Беркуты Каракумов - [188]

— Откуда в нашем ауле столько призывников?

— А там не только наши были. Знаешь, Алма, что женщины говорят? Мол, фашистов этих больше, чем черных ворон, и никто их победить не может, а они всех покоряют; землю, где прошли, такой гладкой делают, что хоть яйцо по ней катай.

— Глупости ты слушаешь, девушка, глупости повторяешь! — сказала я. — Нашла непобедимых! Просто напали они вероломно, воровски, как хорек, что на прошлой неделе в наш курятник залез. Потому их верх пока. Но мы набьем им рыло и загоним обратно в их кошару.

— Ты правду говоришь, Алма?

— Правду! — заверила я. — Псы-рыцари лезли к нам. Их Александр Невский всех утопил, как щенят. Наполеон все западные страны покорил, а ему Кутузов ка-ак дал — так он и покатился из России! Русские всегда врагов побеждают.

— Вот здорово! — воскликнула Айджемал. — Завтра же всем расскажу про Наполеона и про псов! — Она вдруг усомнилась: — Постой, а ты откуда все это знаешь? Кто тебе сказал?

— В школе учила. История это называется. Я ведь целых десять лет училась.

— Да-а… ученая ты, — позавидовала Айджемал. — А меня мачеха так и оставила дурочкой — из второго класса забрала, вредина косоротая. Тебе хорошо, ты все знаешь. Научи меня чему-нибудь, а, Алма?

— С удовольствием. Все, что знаю, твоим будет.

— Спасибо. А война скоро кончится?

— Скоро. Обязательно скоро.

Постукивая посохом о землю и кашляя, вышел из черной кибитки свекор, бросил на нас неодобрительный взгляд. Айджемал поспешно прикрыла рот концом платка. Посмотрела вслед Кандым-аге, который поплелся к овечьему загону по своим стариковским делам, тяжело вздохнула.

— Знала бы ты, Алма, как мне опротивел этот проклятый яшмак, черти б его носили, а не люди! Хорошо тебе: никого не боишься, не закрываешь лицо.

— Поэтому они и не считают меня своей невесткой, — сказала я. — Не любят меня поэтому.

— Любила собака палку, — съязвила Айджемал. — То-то у меня много радости от их любви.

На следующий вечер она посвятила меня в результаты своей "агитации".

— Многие женщины радовались, что наши победят фашистов. Пыгамбером тебя называли, хвалили за то, что добрые предсказания бесплатно делаешь. Однако и другие есть. Они говорят: "Откуда Алмагуль может будущее знать? Она что, пэр и Агаюнус, которая смотрит на свой ноготь и видит в нем судьбу всех семи поясов мира? Обманщица она, и язык у нее короткий". А бригадир Непес сказал: "Зато вы языки распустили — на три метра за вами по земле волочатся". И еще сказал: "Алмагуль, оказывается, умная молодуха, а Кандым Годен ее к овечьим курдюкам приставил. Непорядок это. Ей в конторе надо работать, в сельсовете, она политически подкованный человек". Пошла бы работать в сельсовет?

— Хоть сейчас! — горячо вырвалось у меня.

— Хочешь, Кандым-агу попрошу? — предложила Айджемал.

— Не знаю, сестричка, — усомнилась я. — Тархану слово дала не обижать стариков, не перечить им. Боюсь.

— Ну и сиди со своим словом под овечьим хвостом, — сказала она, — а я спать буду, намучилась за день. И мутит что-то. Тебя не тошнит, особенно по утрам?

— Тошнит, — ответила я, не особенно вдумываясь в смысл ее слов.

Меня занимала возможность вырваться из домашнего заточения. Однако я помнила разговор с Тарханом, и два противоречивых чувства боролись во мне. С одной стороны, тоска поедом ела: что я, в самом деле, как пленная рабыня, сижу под неусыпным надзором! С другой стороны, действительно очень хотелось подружиться со свекром и свекровью, потому что жить врагами в одной семье становилось все более невыносимо. Равнодушие какое-то появилось, безразличие даже. Тархан сниться перестал…

…Легко ли мы живем, трудно ли, а солнце всходит в свое время и заходит в свое время. Я пасла овец, собирала кизяки, ломала сухой кустарник и скидывала в кучи. Раза два в неделю свекор отвозил на ишаке все это домой. Грешным делом, я думала, что притворяется он в своей хвори — больно уж скоро орудовал лопатой и вилами. И лишь потом поняла: хворал он всерьез. А если работал, не лежал, так это оттого, что двужильный был. И жадность подогревала — боялся, что достатком дом оскудеет.

Однажды я почувствовала недомогание: тянуло в животе, мутило, в жар кидало. С овцами я при всем желании пойти не могла, свекор погнал их к озеру. А свекровь неожиданно раздобрилась.

— Лежи, лежи, — сказала она, щупая мой лоб и затылок. — Что с тобой приключилось? Или сглазил кто? Или через яму с овечьей кровью переступила? К мулле послать надо, чтобы амулет дал.

— Не надо амулета, — отказалась я. — Это суеверие.

И свекровь сразу же стала прежней.

— Поступай как знаешь, — буркнула она. — К таким, как ты, с добром лучше не подходить. С палкой надо, как к цепной собаке.

Злость во мне колыхнулась, но я старалась поддерживать миролюбивый тон.

— Вы не беспокойтесь за меня. Я сама в амбулаторию схожу… К доктору.

— Ступай. Там такая же сидит… красноголовая… родная твоя. Прислали ее на нашу голову, бесстыдницу, — у всех на глазах с учителем заигрывает. Она тебя вылечит, ступай! Не зря говорят, что вода низину ищет, плешивый — плешивого. — И хлопнула дверью.

Амбулатория размещалась в здании сельсовета. Я без посторонней помощи нашла дверь с табличкой "Медпункт". В комнате сидела симпатичная рыжеволосая докторша и разговаривала с молодым мужчиной в галстуке — галстук был редкостью в наших краях.