Беркуты Каракумов - [173]
Сапалы уже не рад был, что проговорился. Джовхар и в постели все не могла никак успокоиться. Вздыхала, ворочалась, бормотала что-то. Едва Сапалы уснул, она его растолкала:
— Открой глаза! Скорее открой!
— Ну что ты?
— Вот! Полюбуйся! — Джовхар помахала перед его носом листком бумаги.
Он потянулся за бумагой, но Джовхар, смеясь, спрятала ее за спину.
— Ступай умойся. Придешь, все объясню.
— Не могла до утра подождать? Пропала бы, что ли, твоя бумага?.. Эх-ха-а… — зевнул Сапалы и, бурча что-то под нос, удалился из комнаты.
Он прошел на цыпочках мимо детской и вышел во двор. Светало. Но город еще спал. Лишь со стороны аэропорта доносился гул моторов.
"И кто меня за язык тянул? Теперь и ночью не будет покоя, не даст спать. А в эту нору самый сладкий сон. Замучила меня эта женщина!.."
Пустив из колонки шумную струю, он сделал вид, что умывается. Затем, покряхтывая, поспешил в дом, чтобы поскорее узнать, что это у Джовхар за бумага, будь она неладна. А потом, может, удастся еще немного подремать.
Джовхар уже надела длинный шелковый халат и сидела за столом. Она сосредоточенно чертила что-то карандашом на листке бумаги.
— Знаешь, что я подумала, Сапа-джан? Вот взгляни-ка. Ах, моя золотая головушка, мм-а… — чмокнула она Сапалы в макушку. — Смотри! Это Кервон-Гыран, так? Дорогу туда ты знаешь. Допустим, уже прибыл. Отсюда идешь на север. Идешь ровно три часа. Прошел? Та-ак, делаешь пометку: допустим, воткнешь в песок палку, да подлиннее, чтоб издалека увидеть. И отсюда ступай себе, глядя под ноги, но так, чтобы Кервен-Гыран все время оставался слева. И будешь так идти по кругу, пока на кувшин не наткнешься.
Джовхар пальцем выписывала на бумаге спирали, выжидательно глядя на мужа сквозь полусомкнутые ресницы.
— Прямо как у Стивенсона, — сострил он.
— А ты не смейся и глупостей не болтай, — нахмурила брови Джовхар. — Это единственная возможность.
— Не сердись, я не смеюсь. Ты права, дорогая, как всегда.
Придя на работу ровно в девять, сотрудники института обязаны расписываться в специальной книге. И уходя в шесть, тоже оставляют соответствующую запись. Если же утром ты напишешь, что находишься в библиотеке, тебя никто искать не станет. Расписывайся — и шагай себе по своим делам. Главное, не нарушай распорядка, и ни у кого к тебе не будет претензий. Кроме того, в середине недели тебе положен так называемый "библиотечный" день. И это помимо выходных. И именно в середине недели ты самый свободный человек на свете. Про то, что ты не работаешь в субботу и воскресенье, жена знает. Зато про "библиотечные" дни она не догадывается. Эти дни Арслан Агаевич любил проводить за городом, в старой полутемной хижине, неподалеку от прохладного канала. С красавицей Гулька-мар… Эх, какие это были дни!.. Увы, Гулькамар уехала.
И теперь в свои "библиотечные" дни Арслан Агаевич буквально не находил себе места. Ни отдыха, ни работы никакой, все валится из рук. Тоска.
У входа в академию Арслан Агаевич встретил Сапалы. Поздоровались. Пройтись предложил ему, поговорить хотел, душу изболевшуюся открыть. А он:
— Спешу, Арслан Агаевич, извините. Заявление вот подписали, ухожу в отпуск. А вы не болеете? Что-то вид у вас усталый.
— А ты хотел, чтобы я зацвел, когда устраивал мне такую жизнь? Один прекрасный сарай был у нас, и тот ты разрушил, желая превратить его во дворец! А пери мою отнял у меня твой брат, паршивец, — упрекнул Арслан Агаевич, посмеиваясь и вроде бы шутя.
Но Сапалы не глуп, смекнул, что тут не до шуток вовсе. Скоренько распрощался и побежал к подкатившему троллейбусу.
А Арслан Агаевич, заложив руки за спину, неспешно зашагал по тротуару. Проходя мимо кафе, решил зайти, побаловать себя бокалом шампанского. С Гулькамар они всегда пили шампанское. Она любила полусладкое…
Что она у него из головы все никак не выходит? Ночами не спит, о ней думает. Днем — тоже о ней. Неужели весь смысл жизни заключается в этой женщине? Будто мир без нее опустел. Так она и будет вечно у него перед глазами? Да нет, это временно. Пройдут недели, месяцы — и сердце поостынет. А сейчас горит, будто в огне.
"Сам виноват, сам. Привык к ней. Чересчур привык. А не надо было так привязываться. Она ведь предупреждала. Говорила, что не может связь их длиться бесконечно… Или я должен был что-то предпринять, чтобы не потерять ее? Но что? Что предпримешь, когда дома сидит мать моих детей? Жена. И неплохая вроде. Претензий к ней никаких. Живем ничуть не хуже других. Шестерых детей нажили. А теперь что — ни с того ни с чего расходиться? Что я на суде сказал бы? "Наконец встретил настоящую любовь"? А люди обо мне что подумали бы? "Дожил до седых волос, стал ученым и свихнулся, бедняга!" Вот что сказали бы люди…"
В кафе, спрятанном в тени густых деревьев, было прохладно. Арслан Агаевич сел за отдельный столик, заказал бокал шампанского. Они иногда бывали тут с Гулькамар. Ели мороженое, пили вино… Да что он все о ней да о ней! Будто больше думать не о чем. Не сошелся же на ней свет клином, в конце концов! Ну, пусть ушла, пусть теперь в объятиях другого. Не она первая, не она последняя… "Только одного понять не могу: что она нашла в том неотесанном мужлане, который ничего в жизни-то и не видел, кроме бар ханов да баранов? А разговаривает-то как! Словно с верблюда слетел и, головой ударившись, язык прикусил. Вида человеческого не имеет. Гм… а может, есть в нем что-то такое, что женщина ценит выше внешнего лоска? Может, ей, женщине, свойственно разглядеть в нас, мужчинах, то, чего мы сами не видим?.."
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.