Березовый компот - [3]

Проходя мимо Татьяны, успел вдохнуть запах чужого женского пота, смешанный с дорогим парфюмом. “Моет полы, надушившись, как провинциальная бизнес-вумен, — мысленно проворчал он. — И грузит с полной демократической непринужденностью”.

— Вчера в интернете смотрела, — Таня легонько придержала Мальникова за локоть. — Парни в городе ходят в майках таких… Написано…

— Да-да… Извините, я пойду… — бормотал Мальников, направляясь к двери.

Нет, не отваживался он запустить в себе сноба. Ведь ничего ему за это не будет. Какая к черту этика! Но почему-то не мог. Что-то мешало. Мальников причислял это “что-то” к проявлению мягкотелости. “А эти чувствуют, вот и лезут”, — злился он, поглядывая на Танины колени, натертые докрасна: лазала где-то на четвереньках, убирая.

Он вышел наконец на лестницу и потрусил вниз по бесшумным, обитым войлоком ступеням, тщетно пытаясь отогнать навеянное Таниными коленями воспоминанье: бархатистая летняя ночь, ветер, сонно ворочающийся в занавесках, Мальников с Владой в его постели, лежат рядышком на спине…

— Смотри, — улыбается Влада. — Как мы колени мои натерли.

 

В номере Мальников постоял, послушал тишину, прислушался к накатывающей меланхолии — и включил Юру еще раз:

“Петя, ты повар. Твое призвание — доставлять людям радость. А какая к черту радость, если придется год за годом, не переставая, тянуться за чем-то, рыть землю… если ты будешь заряжен агрессией? Ты повар, а не агрессор. Ты должен понимать, где твоя климатическая зона, Петя. И где ты обречен зачахнуть. Так что, пусть, Петя, пусть. Не жалей. Флаг ей в руки!”.

Долго стоял под душем. Переваливался мягко с пятки на носок, подставляя горячим струям то лицо, то шею, то макушку. Прибавляя помаленьку напор горячей воды. Тугое волосатое брюхо перестал втягивать, вывалил на волю. Пусть повисит вольготно, понежится.

“Надо бы поставить эту Татьяну на место”.

 

Директора и продюсеры, а также малознакомые Мальникову, но, судя по повадкам, весьма значительные люди появлялись в “РусЭфире” все чаще и засиживались подолгу, а когда расходились, напряженно молчали или натянуто перешучивались.

Вечером съехались раньше обычного, до окончания “сценарного” эфира. В студии шел очередной “Вопрос эпохи”, что-то про англосаксонскую ось. На кухне готовились оладьи и блины для вечернего “Перемирия”. А из совещалки уже требовали водки и горячих закусок. Мальников несколько раз прошел мимо кабинета. По приглушенному густому гулу, доносившемуся оттуда, можно было догадаться, что спор идет бурный. Сам предмет возможных разногласий был Мальникову непонятен. Но, наблюдая за боссами со стороны, Мальников давно уже определил, что Редичкин состоит в оппозиции к Хохлову, а Шемякин и Чалеев недолюбливают Опольского, который заискивает перед Аркадьевым.

Наутро главреж был хмур и бледен, а на летучку в зимнем саду, как назло, опаздывал реквизитор Сережа.

Ритуал летучек раздражал Мальникова страшно. Его присутствие здесь было откровенным абсурдом. Бывало, старший заглянет в меню на последней странице распечатки: “Сегодня морской салат”, или: “Сегодня фрикадельки”. И все. И ради этого каждое утро приходилось переться в зимний сад, в душную тюрьму драцен и монстер, чтобы присутствовать при инструктажах операторов, помрежей, осветителей и других прочих разных.

Вообще многое из того, что окружало его на “Национальном лидере”, тяготило Мальникова. Почти все. Но он верил, что все это — к его же пользе. Верил, что “Национальный лидер” чем неприятней, тем верней делает его лучше. Наверняка мудрее. Возможно — решительней. Дисциплинирует. Освобождает от кое-каких начальных изъянов. Прежде всего — от рокового простодушия, которое, как выясняется, может годами пребывать в невидимом спящем режиме — а потом вдруг ляпнуть так, что не отмыть. Как бы он здесь ни маялся, как бы ни плевался, “Национальный лидер” станет для него школой победителя. Наставит и укрепит. Если и не введет в узкий телекруг, то непременно поможет изжить в себе неудачника, избавиться от того, что помешало удержать Владу. Ради этого можно и потерпеть, подбадривал себя Мальников.

Сережа позвонил Антону Григорьевичу сам, заверил, что он уже близко, в квартале от студии. Но впереди на перекрестке авария, движение застопорилось.

— Ждем, — отрезал Антон Григорьевич и нажал на “отбой”.

Чуть поодаль от него сидела его помощница Алла. Женщина средних лет, ровесница Мальникова. Некрасивая, с коренастой мужской фигурой. Строгая и молчаливая.

Сидели в напряженной тишине, рассыпавшись по хлипким пластиковым стульям среди экзотических лопухов. Одни пили кофе. Другие уткнулись в айфоны. Антон Григорьевич, вытянув длинные ноги, примостился на высоком бортике кактусовой клумбы. По случаю понедельника и начала финального тура летучку он вел лично.

Главреж был молод. Лет двадцать пять — двадцать шесть. “Национальный лидер” был его первым телевизионным проектом. До него он шумно дебютировал с фильмом “Орлица” — о нашей разведчице-нелегалке, внедрившейся в ЦРУ и предотвратившей убийство Ахмадинежада в Москве. Наверняка еще вчера был просто Антоном. Человек мелкотравчатый, полутораметровый. Одет как с журнальной картинки — что в сочетании с малогабаритной комплекцией придавало Антону Григорьевичу несколько игрушечный вид. Когда он кричал монтажникам, которые между собой общались почти без употребления русского литературного: “Е… вашу мать!”, — те молча краснели.