Березонька - [87]

Он смотрел вслед уходящему парню и думал: «Все правильно. Будет инженером. А я старею, становлюсь сентиментальным».

Семен бесшумно прикрыл за собой дверь. «Ушел на цыпочках», — решил было Давид Исаевич. Но через некоторое время из коридора до него донеслись гулкие, твердые шаги экскаваторщика. И он отчего-то тяжело вздохнул.

КЛЕНЫ

Хозяйка, у которой мы сняли нашу первую в Муроме квартиру, была с причудами, и целый год мы жили как на вулкане, каждый миг ожидая извержения. Такая зависимость утомительна. Но в конце концов нам помог педагогический институт, в котором мы преподавали: моя жена — русскую литературу, а я — начертательную геометрию. В одном из общежитий нам выделили две узенькие продолговатые комнатушки, без удобств, без кухни, но все равно мы были счастливы.

Вещи на новую квартиру перевозил нам дядя Самат, институтский возчик и будущий наш сосед. Я помогал ему носить и укладывать наши скудные пожитки на телегу, а потом разгружать их. Во время переезда я наблюдал за ним, стараясь по скупым его словам, манере работать угадать, что он за человек.

Дядя Сережа — возчик просил звать его именно так — все делал медленно, но с обстоятельной аккуратностью. Работал он большей частью молча, посапывая и покряхтывая, и лишь изредка поглядывал на меня своими добрыми раскосыми глазами. Первое впечатление редко обманывает. Дядя Сережа всем своим видом внушал доверие, и я подумал, что с ним можно будет поладить.

Еще было достаточно светло, когда мы, более или менее устроившись на новом месте, вышли во двор. Нас троих — меня, жену и сына Леву — сразу же окружила стайка черноглазых ребятишек, удивительно похожих на дядю Сережу. Старшему мальчишке я бы дал лет двенадцать, остальных мальчуганов я не успел как следует рассмотреть: меня отвлекла маленькая девочка с пухлыми, измазанными чем-то щеками и большими блестящими, словно крупная спелая черешня, глазами.

— Как тебя зовут?

— Люба.

Я погладил ее растрепанные волосы.

— А меня — Фарук!

— А я — Джаудат!

Дети кричали, перебивая друг друга, пихались, пуская в ход руки. Пузан чуть постарше этих двоих, расталкивая братьев, лепившихся ко мне, бойко горланил:

— Меня спроси! Я хочу, я скажу. Я — Ахмед.

Фарук разревелся. Поднялся невероятный галдеж. Лишь старший мальчик — худой, смуглый, большелобый — стоял молча. Но когда я спросил, как его зовут, чинно ответил:

— Генка.

Жена улыбалась, но глаза ее смотрели на меня с укором. Поди догадайся, что ее тревожит.

Вдруг откуда-то сверху раздался пронзительный крик. Мы обернулись все разом. Дети притихли. Из окна на втором этаже высунулась их мать, тетя Марьям, и что-то кричала неистово по-татарски, размахивая руками. Ее лоб был перевязан полотенцем, очевидно, от головной боли.

— Ужинать зовет детей, — сказала жена, выучившая татарский язык во время войны, работая учительницей в сельской школе.

Ребятишки нехотя стали уходить. Первым, схватив Любу за руку, пошел Генка. За ним потянулись и другие. Воспользовавшись тем, что никто не видит, Джаудат пнул ногой Фарука, и тот опять захныкал.

Дети ушли, а мы сели на лавку возле забора. По тому, как жена начала кутаться, запахивать полы своей разлетайки, я понял, что она хочет что-то мне сказать, но не решается. Обняв Леву, я сидел молча и ждал, догадываясь о причинах ее грусти. И точно. Вздохнув, она проговорила:

— Когда видишь тебя с детьми, с кучей ребятишек, понимаешь, что мы с тобой, в сущности, нищие…

Возразить было нечего. Долго, притихшие, сидели мы, прижавшись друг к другу, и смотрели, как догорает закат над нашим большим пустоватым двором.

— Хорошо бы здесь развести сад, — почему-то шепотом произнесла жена. — И цветы тоже.

Я засомневался:

— Фруктовому дереву против оравы дяди Сережи не устоять. А с цветами куры прекрасно разделаются.

Лева заметил:

— Есть сорта — куры не клюют.

— Слушай, Лева, — заговорил я громко, почувствовав себя на миг первооткрывателем. — Это идея! Ведь не обязательно фруктовые. Существуют же на свете и другие деревья.

На следующий же день мы начали готовить почву под саженцы. Это оказалось делом сложным. Давно, еще до революции, наш двор был постоялым. Хозяин для удобства вымостил его булыжником. Со временем над камнями наслоился пласт земли. Трава росла, но древесные корни пробиться сквозь плотно слежавшиеся камни не могли. Семейный совет постановил: булыжник убрать.

В разгар работы к нам, потным и возбужденным, подошла Люба и по-простецки, как старая знакомая, протянув ручку, тоненьким голоском произнесла:

— Здорово! Что делаете?

— Камни вынимаем, — объяснил я и протянул ей испачканную в земле руку. Девочка вложила в нее свою.

— Зачем тебе камни?

Мой ответ, видимо, удовлетворил маленькую соседку, и она принялась нам помогать. Девчушка старательно возилась с увесистым голышом, кряхтя перекатывала его. Не без помощи Левы взгромоздила камень на общую кучу и оглянулась — оценили ли ее усилия?

— Герой, — похвалил ее Лева. — Без тебя совсем мало было, а с тобой вот какая гора выросла.

Облегченно вздохнув, Люба опустилась на камень. Свой долг она выполнила честно, а устать каждый может.

Вскоре наше занятие заметили и мальчишки. Один из них, приоткрыв калитку, бочком протиснулся с улицы во двор, подошел к Леве и, дернув его за рукав, поинтересовался: