Берегите матерей! - [8]

Шепчет: «Где Расул?.. По свету бродит?»

Настежь окна. Кажется, погас

В мире свет. И не прерваться ночи.

Ждут тебя уже который час

Старики, присевши у обочин.

Мама в доме тоже ждет тебя

В горестном своем наряде белом.

Слышишь? Плачет вся родня, скорбя,

Причитает над недвижным телом.

Кладбище. Как перья белых птах,

Снег летит в разрытую могилу.

И рукой молящей — в головах —

Камень…

            Мама, ты о чем молила?

Бросили могильщики копать,

Смотрят на дорогу, ждут кого-то.

Нет, пуста дорога! Снег да гладь…

Вновь они берутся за работу.

Заступы железные сильней

Застучали в тишине погоста.

Вышел самый старый из друзей

И сказал торжественно и просто:

— Спи, горянка!..

                       Ты всегда была,

Как родник — прозрачна и светла.

Ты в трудах детей своих взрастила,

Отдала последние им силы,

Всю любовь, все сердце отдала

И свершила материнский долг —

Самый высший в мире… —

                                    Старец смолк.

4

Чем облегчить мне тоску свою?!

Молот схватил я. В колокол бью.

Что ни удар — моя скорбь лютей…

Здесь, в Хиросиме, — царство смертей.

Смертью одной удивить нельзя,

И далеко от меня — друзья!

Здесь не поймут моего языка.

Боль моя кажется здесь мелка.

Тяжко гудит и рокочет медь.

Горько и страшно осиротеть.

Пусть даже прожил ты много лет,

Пусть многоопытен ты и сед!

Мамы не стало. Мама ушла…

И, надрываясь, колокола

Плачут об этом, гудят, гремят…

Эту тягчайшую из утрат

Трудно снести на своей стороне,

А на чужбине тяжко вдвойне.

5

Злая боль берет меня в тиски.

Ни на миг мне не дает отсрочки.

Трудно!

           Совладать ли одиночке

С этим тяжким приступом тоски?!

Средь чужих, от родины далече

Я молчу, от горести чуть жив…

Кто же руки положил на плечи,

Душу мне участьем облегчив?..

С ласковым упреком шепчет кто-то:

— Разве ты — один?.. Кругом взгляни!

Хиросимы горькие сироты

Говорят:

            «Нам боль твоя сродни!»

Смотрит добрым материнским взглядом

Та, что белый шар дала тебе.

И больные, в госпитале рядом,

Все сочувствуют твоей судьбе.

Вот к тебе подходит огорченный,

Что-то торопясь тебе сказать,

Незнакомец… Он — из Барселоны.

На глазах его убили мать…

— Пусть далеко друг от друга страны.

Но сегодня вас поймет любой. —

Рядом встал поэт из Пакистана:

— Не печалься, брат мой. Я — с тобой!

— Я — афганистанец. В вашем крае

Побывать пока что я не мог.

Но сегодня глаз не осушаю:

Мама — наших радостей исток!

— Дагестана я не знаю тоже.

Я — из Конго. Я — лицом черна.

Но, каков бы ни был цвет у кожи,

Мать как жизнь. Она для всех одна.

— Я — ирландец. Зелено все лето.

Как в стране у вас, у нас вокруг,

Но сегодня в черное одета

И моя Ирландия, мой друг!..

Разные по языку и вере,

Все мы — чьи-то дочери, сыны…

Всем понятна боль такой потери,

Отовсюду голоса слышны.

Вижу: в каждом сердце состраданье

Порождает горестная весть.

Польские ко мне подходят пани,

Мсье французы… Всех не перечесть!

Греки, чехи, негры, итальянцы…

Все, однако, отступить должны:

Приближаются ко мне посланцы

Из России, из моей страны.

Женщины подходят пожилые,

Маму не видавшие мою.

И сегодня в их чертах впервые

Мамины черты я узнаю.

Точно всеми ты была любима,

Каждый горем искренне убит…

И сдается мне: вся Хиросима

О горянке-матери скорбит!

Колокол рокочет. Голос медный

Раз по разу гуще и грустней.

Словно бы над прахом мамы бедной

Он звонит… Да, он звонит по ней!

Ты, живя, мне придавала силы,

Мама! А теперь, уйдя навек,

Ты с людьми меня соединила

Узами, прочнейшими из всех.

В горе, в состраданье — все мы братья,

Нынче между нами нет чужих…

Братья!

Что вам всем могу сказать я?!

Берегите матерей живых!

Если же судьба вас разлучила

И ушла родная, не простясь, —

Поспешите к маме на могилу,

Поспешите так, как я сейчас!..

* * *

Прощай, Хиросима! Склоняюсь в почтенье

У всех претерпевших развалин твоих!

Твоих мертвецов не стираются тени,

Как боль не уходит из глаз у живых!..

Прощай, о японочка! Ты с пьедестала

Вслед за журавликом рвешься в полет.

Здесь, в городе скорби, понятно мне стало:

Есть общий, единый язык у сирот.

И нынче — я чувствую это заране —

Страдания голос пойму я везде:

Детеныш ли вскрикнет подстреленной лани,

Птенцы ли без мамы заплачут в гнезде.

Ты это познанье мне в душу вдохнула,

Моя Хиросима!..

                       Вхожу в самолет.

С ущельем, ведущим к родному аулу,

Сегодня до странности схож этот вход.

И вот заблестела внизу Фудзияма,

Синея, клокочет Индийский внизу.

И мне почему-то все кажется, мама,

Что прах твой я здесь, в самолете, везу…

Как будто бы шерсти свалявшейся клочья,

За круглым оконцем плывут облака,

В прорывах меж ними — я вижу воочью —

Простерлась ко мне океана рука.

О чем, океан, ты шумишь и рокочешь?

Печалью ты нынче, как я, обуян?

Наверно, ты боль остудить мою хочешь?..

Спасибо, спасибо тебе, океан!

Громады лесов мне видны сквозь просветы,

Манит меня издали сумрак лесной…

Должно быть, деревья — мне верится в это! —

Стенают и плачут о маме со мной.

Летим… Показались внизу Филлипины

И тотчас исчезли за тенью крыла,

И знойная Индия нежно, как сына,

Немедля в объятья меня приняла…

Что значат теперь для людей расстоянья?!

Лишь лайнер английский сменили на «ТУ»,

Как тут же Москва замерцала огнями,

Снижает воздушный корабль высоту…

Москва! О, с каким ликованьем, бывало,