«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы - [3]

, которая служила бы в глазах читателей связующим контекстом для его произведений».

Африканский миф в жизни, творчестве, судьбе Пушкина нечто совсем иное, чем миф итальянский. Осваивая Италию, овладевая ею, Пушкин, – конечно же, по-своему, гениально, неповторимо, – занимался общим делом с иными соотечественниками, предшественниками и современниками, вводившими Италию в российский обиход, участвовал в общей разработке целого пласта русской культуры. Африка для Пушкина нечто совершенно свое, ни с кем не делимое, – не только сфера притяжения, область интересов и творческих занятий, но часть его Я. Другого такого африканца в культурной истории России не было.

Пушкину нужна была для его мифа, для его жизни и искусства эта отвечавшая легенде «африканская кровь», он чувствовал ее в своих жилах и, творчески возводя образ предка, от которого эту «кровь» получил, как бы «легитимировал» ее. Когда он просил брата присоветовать Рылееву «в новой его поэме поместить в свите Петра I нашего дедушку» («Его арапская рожа произведет странное действие на всю картину Полтавской битвы»), он, конечно же, сознает и собственную сугубую особость, которую придает африканское начало его личности, и без того обособляемой его гением, в многолюдстве общественного и литературного мира. Эту необычную особость Пушкина, создаваемую его африканством, замечательно убедительно, опираясь на документы, устные и письменные свидетельства, обнаруживает Алексей Букалов.

«В один из февральских дней 1974 года наш маленький автомобильный «караван» медленно продвигался всё дальше и дальше на север Эфиопии, – начинает он «Пушкинскую Африку». – Судя по карте, мы уже пересекли пятнадцатую параллель, а стало быть еле заметный ручей под мостом – река Мареб. Остановились у большой акации на развилке дорог. Было тихо, солнце клонилось к закату, тени стали длиннее, и высокие горы на горизонте покрылись легкой дымкой… Здесь, на границе с Эритреей, воздух тоже, казалось, был пропитан не пылью, а самой историей…»

Алексею Букалову, переправившемуся через реку Мареб, посчастливилось больше, чем Пушкину с Арапчаем. Перед ним раскинулась территория, еще не завоеванная, которую предстояло ему открывать, исследовать, наносить на карту.

«Дальние загадочные страны», – берет он эпиграфом, начиная свое дальнее и долгое путешествие. «Дальние загадочные страны», составляющие предмет Пушкинской географии, не очерчены границами, потому что безгранично воображение Поэта; их история не скреплена хронологией, потому что мысль Поэта не стеснена временными пределами, а Слово его по-своему отзывается в новых поколениях.

Об этом путешествии рассказывает Алексей Букалов в книге «Берег дальний».

Владимир Порудоминский

Маршрут первый Африка

Моей маме, лучшему в мире детскому доктору, посвящается

«Il mal di Africa» От автора

Эта книга призвана рассказать не столько об А.П. Ганнибале, «гениальном предке гениального поэта» (определение Натана Эйдельмана), сколько о значении этого родства для психологии творчества и мировоззрения самого Пушкина.

Судьба так распорядилась, что автор, итальянист по образованию, после окончания института десять лет проработал в Восточной Африке, где тогда еще помнили итальянский – язык бывших колонизаторов. И как большинство европейцев, не смог не влюбиться в этот удивительный материк. Альберто Моравиа даже придумал имя такому наваждению: «Il mal di Africa» – «Заболеть Африкой», как назвал его писатель в последней книге о путешествиях по Черному континенту (1987). Сейчас, пытаясь понять это чувство очарования и привязанности, я нашел еще одно объяснение, для меня – важнейшее. Африка подарила России предка ее величайшего поэта, и уже за одно это следует испытывать признательность «ветрам степей африканских», забросившим на наши просторы пушкинского черного прадеда.

Знаю, что был не одинок в этом восприятии Африки «через Пушкина», у меня были столь блестящие предшественники, как Николай Степанович Гумилев, совершивший три путешествия на Африканский Рог и оставивший нам не только «абиссинские и сомалийские» стихи, полные грусти и экзотической прелести, но и интереснейшие дневники, лишь недавно обнаруженные. Поэт побывал на предполагаемой родине Ганнибала, первым сфотографировал молодого раса Тафари (будущего императора Эфиопии Хайле Селассие) и привез в Петербург коллекцию предметов африканского быта, не потерявшую и сейчас, спустя почти век, своего научного значения.

Есть Музей этнографии в городе этом

Над широкой, как Нил, многоводной Невой,

В час, когда я устану быть только поэтом,

Ничего не найду я желанней его.

Я хожу туда трогать дикарские вещи,

Что когда-то я сам издалека привез,

Чуять запах их странный, родной и зловещий,

Запах ладана, шерсти звериной и роз.

* * *

Предлагаемая читателю литературоведческая работа образует вторую часть дилогии «Иноземный Пушкин». Первая книга называется Пушкинская Италия, она написана в Риме и вышла в 2004 году в петербургском издательстве «Алетейя». (Сейчас при университете Триеста готовится ее новое издание, исправленное и дополненное.) Пушкинская Африка продолжает тему и представляет собой расширенный и переработанный вариант моей же монографии Роман о царском арапе. Очерки истории одного пушкинского шедевра. (Москва, «Прометей», 1990.)