«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы - [2]

«У каждого есть своя тропинка к Пушкину, а у вас целых две – африканская и итальянская…» – благословил нашего автора академик Дмитрий Сергеевич Лихачев. Тропинки, по которым ходит Алексей Букалов, не исхожены. Он работает на территориях, где Пушкину «живьем» бывать не приходилось, но где, как убеждаемся, читая книги Алексея Букалова, присутствие Пушкина до ощутимого живо.

«Пушкин в Италии никогда не был. Сей бесспорный факт, казалось бы, должен с ходу перечеркнуть весь замысел этой книги…», – начинает Алексей Букалов «Пушкинскую Италию», начинает для того, чтобы всей своей книгой «опровергнуть это мнение и показать удивительную прочность и гармоничность видимых и невидимых нитей, связавших великого русского поэта с “прекрасным далеко”, с Италией». Он совершает прогулку с Пушкиным, и не только по Риму, не только по иным городам и областям «Авзонии счастливой», но и по итальянской книжной полке Поэта, по итальянскому лексикону, хранимому в памяти Поэта и тут, там являющего себя в его сочинениях, по свидетельствам современников и воспоминаниям мемуаристов, И где бы ни оказался с любимым своим героем, всюду, как истинный чичероне, дополняет основной рассказ попутно приходящими на ум сведениями, суждениями, наблюдениями. Сказать же Алексею Бука-лову есть что, знания его разносторонни и разнообразны: история, этнография, экономика, литература, пластические искусства – и к тому же дней минувших анекдоты, «от Ромула (вот уж поистине!) до наших дней» (автор наш – человек ума живого, подвижного, в лучшем смысле слова – веселого, в чем читателю, по мере знакомства с книгой, предстоит убедиться).

Замысел книг, широта взгляда, глубина освоения материала, подступы к нему отмечены профессиональной подготовкой и опытом автора: Алексей Букалов – итальянист, африканист, журналист, политолог, историк. И – пушкинист. Как-то повелось, говоря о нем, поначалу именовать его профессии, определенные дипломом и пожизненной деятельностью, но, если взглянуть из будущего, у которого своя шкала ценностей, следует наверно, совершить перестановку в «служебном списке», перенести пушкиниста на первое место.

Идея совместного издания обеих книг необыкновенно удачна. «Пушкинская Африка» и «Пушкинская Италия» сообща смотрятся по-своему органически цельной дилогией. Как бы сама собой разумеющаяся возможность такого объединения тем более привлекательна, что у каждой из книг собственное «лица необщее выражение». Типологическое сходство в постановке темы не исключает существенного различия в ее решении. Общность замысла не исключает разнонаправленного движения мысли при его воплощении.

«Пушкинская Италия» – собрание эссе («собранье пестрых глав», если угодно), увлекательных, разнообразных, подчас неожиданных, объединенных в целое (цельное) сопряжением в них двух пространств – пространства духовного мира Пушкина, которое, при том, что физической, материальной встречи Поэта с прекрасной страной его заветнейшей мечты не произошло, полнится Италией, и пространства Италии, которое, как убеждает нас автор, полнится Пушкиным.

«Пушкинская Италия» – это образ Италии, какой она является в воображении и раздумьях Пушкина, темы и образы итальянской поэзии, перевоплощенные в его творениях, пронесенный через всю жизнь пристрастный интерес к «звукам италианским», к «языку Петрарки и любви»; но это также и любовное внимание к личности нашего Поэта, к его жизни и созданиям в «стране высоких вдохновений» – итальянская пушкиниана, возможность которой основана на том, что «творчество этого славянского латинянина имеет такой же европейский характер, как творчество Гете или Моцарта» (Томас Манн).

Обширность и разнообразие материала «Пушкинской Африки» нисколько не уступают тому богатству, которое находим под переплетом «Пушкинской Италии». Но материал в книге, не столько по воле автора, сколько в силу внутренней необходимости, строится иначе, чем в «Пушкинской Италии», или, может быть, иначе строит книгу.

В «Пушкинской Африке» имеется некая точка сосредоточения материала – фокус, где весь материал собирается, сквозь который он проходит, из которого исходит: нечто подобное тому, что совершается со световым потоком, на пути которого поставлено увеличительное стекло. Этот фокус – Роман о Царском Арапе («Арап Петра Великого», как назвали текст уже после смерти Пушкина первые публикаторы). Алексей Букалов открывает нам, как в этом фокусе собирается, сосредоточивается африканское (оно же – негритянское, арапское) начало (назовем это так), каким оно существовало в российской истории и легенде, менталитете, культуре, как оно в них преломляется, пресуществляется, чтобы затем, обретя новые черты и краски, устремиться в будущее, отозваться ярким, нежданным лучом в ином времени и ином пространстве, у Дягилева или Мейерхольда, у Ахматовой или Пастернака…

Роман о царском арапе – не только важнейший этап в творчестве Пушкина, по сути, начало пушкинской прозы. Роман этот – важнейший этап пушкинского мифотворчества, этап в осознании себя и в создании того образа, в котором он хотел бы явиться современникам и потомкам. Речь, по слову Ю.М. Лотмана (имеется в виду вообще творчество Поэта), о «стремлении Пушкина создать себе в литературе