Бенони - [16]

— Бедняжки, у них тоже есть свои радости, — твердили собравшиеся. Только у жены мельника хватало ума, чтобы испытывать стыд.

И во всём доме не сыскать ни одного ребёнка... Тут подали сласти и шерри. Ни в чём не было недостатка за этим столом.

— У всех рюмки полные? — справился Мак. — Тогда по обычаю выпьем за здоровье моей дочери баронессы Эдварды.

Ах, до чего это было разумно, и благородно, и по-отцовски! Ну, как не уважать такого человека?!

Бенони не сводил глаз со своего господина, как тот кашляет в салфетку, а не на весь стол и как управляется с вилкой. Бенони со своей стороны тоже был парень не промах, в любой ситуации он находил пример для подражания, и где бы он ни побывал, он всегда уносил с собой какое-нибудь новое знание. И когда теперь Мак чокнулся с ним, Бенони успел уже пройти хорошую выучку и ответил вполне по-благородному, как настоящий важный господин. Поистине всё шло к тому, чтобы из Бенони получился второй Мак.

Потом хозяин протянул свою рюмку к смотрителю маяка и его жене — то были единственные соседи Сирилунна со стороны моря. Ваше здоровье! Старая дама смутилась и покраснела, хотя ей уже стукнуло пятьдесят лет и у неё были две взрослые замужние дочери и внуки. Смотритель с идиотским видом обратил к Маку увядшее лицо — вот так, мол. Затем он взял свою рюмку и не спеша выпил. Только руки у него как-то странно дрожали. Не потому ли, что Мак счёл его человеком, с которым можно чокнуться? После чего он снова погрузился в привычное слабоумие.

А Мак обратился к своей челяди: он не хочет никого конкретно назвать и никого — забыть, все служат ему верно и преданно, и он благодарен им за это и желает счастливого Рождества.

Каков говорун! Откуда, скажите на милость, брал он такие слова? Гости были заметно растроганы, Брамапутра полезла за носовым платком. Кузнец сколько-то лет назад и не подумал бы выпить с Маком, потому как в нём жила неуёмная вечная ненависть. Старая такая история, в которой был замешан не один человек: и его молодая жена, которой уже нет в живых, и сам Мак, да вдобавок ещё охотник, чужой, со стороны, по имени лейтенант Глан. Всё это было много лет назад, молодая жена без памяти влюбилась в того Глана, но Мак сумел её улестить и призывал к себе во всякое время. Кузнец хорошо помнил свою жену, её звали Ева, она была маленького росточка, а больше он, по правде, мало что помнил, обычная жизнь текла как всегда, дошла до этого дня, и вот теперь он сидит у Мака, пьёт с ним за счастливое Рождество, а вечная ненависть куда-то делась.

— Ну, все довольны? — спросил Мак.

Все встали. Эллен, горничная, тотчас начала перетаскивать белые, вызолоченные стулья обратно в гостиную, туда же проследовал Мак и позвал за собой смотрителя с женой и Бенони. Остальных же гостей попросили остаться в столовой и выпить стаканчик пунша, а то и два. Разговор после стаканчиков пошёл ещё оживлённей.

— Вы не могли бы нам сыграть, госпожа Шёнинг? — спросил Мак, указывая на маленькое фортепьяно.

Нет, нет, она не умеет играть. Тому уже столько лет... Сыграть? Господин Мак, верно, изволит шутить?

— Но ведь вы же играли нам много лет назад? Нет, нет! Когда она играла? Давным-давно. Вот её дочери, те немножко играют, они сами немножко выучились, когда вышли замуж. Они очень музыкальные.

— Но ведь вы из хорошей семьи, вы урождённая Бродкорб, и хотите уверить меня, что вас не учили играть?! Да я и сам слышал.

— Нет, нет, я вовсе не из хорошей семьи. Нет, нет, вы, верно, шутите.

— Вашим родителям принадлежал целый пасторат! Думаете, мне это не известно?

— Моим родителям? Несколько дворов у них, может, и было. И ещё кой-какие участки... Но с пасторатом, господин Мак, это чья-то выдумка. Родители у меня были простые крестьяне, у нас был двор, несколько лошадей, несколько коров, но ничего такого, о чём стоит поминать.

Смотритель Шёнинг между тем ходил с очками на носу и разглядывал картины, развешанные по стенам. Ему было совершенно безразлично, о чём это его жена разговаривает с Маком, уж слишком хорошо он знал её голос, хорошо до отвращения. Они женаты уже тридцать лет, они прожили под одной крышей одиннадцать тысяч дней.

Мак снял с инструмента чехол.

— Нет, нет, — твердила мадам Шёнинг, — я этим не занималась с молодых лет. Ну, пусть будет псалом.

Она садится с пылающими щеками и глупым видом. Мак распахивает двери в столовую и чуть-чуть приподнимает руку. Этого достаточно, чтобы там воцарилась тишина.

При первых же звуках в лице у смотрителя что-то дрогнуло, он, правда, ещё некоторое время с идиотским видом продолжал разглядывать картины — из чистого упрямства, — чтобы не позволить смутить себя, но потом опустился на стул, стараясь, однако, сидеть спиной к жене. А мадам Шёнинг по памяти сыграла псалом.

Когда псалом был завершён, после чего исполнен вторично, мадам Шёнинг сникла и больше ничего играть не стала.

— Большое спасибо! — поблагодарил её Мак и снова затворил дверь в столовую, чтобы люди там могли теперь заняться чем хотят.

На огромном серебряном подносе подали коньяк, воду и сахар, и Мак предложил господам, пожалуйста, угощаться. А сам намешал два бокала, один — для себя, второй — для мадам Шёнинг. Затем он подошёл к смотрителю и немножко поговорил также и с ним.