Бенефис - [3]

— Это кто радуется? — спросил Гас. И тут неожиданно ощутил прилив гордости. — Так им, французам, и надо, — сказал он, — нечего было морить немцев голодом. А тебе черта ли в их победе?

— Пап, — снова сказал Леонард.

— Я желаю французам победы, потому что они защищают демократию.

— Не заливай, — сказал Гас. — Ты желаешь им победы, потому что они защищают евреев — таких, как этот паршивец Леон Блюм[9].

— Да ты нацист — вот ты кто. — Моррис разъярился, выскочил из-за стола. — Нацист — вот ты кто. Тебе не место в Америке.

— Пап, — Леонард вцепился в отца, — прошу тебя, не связывайся ты с ним.

— А ты, пащенок, не лезь не в свое дело. — Гас оттолкнул Леонарда.

У Леонарда вырвалось рыдание. Из его глаз хлынули слезы.

Гас замолчал: понял, что зашел слишком далеко.

Моррис Либерман побелел. Он привлек сына к себе, осыпал его поцелуями.

— Нет, нет. Все, все, Леонард. Не плачь. Прости меня. Даю тебе слово. Все, все.

Гас молча смотрел на них. В нем еще клокотала злоба, но потерять такого клиента, как Моррис, он никак не хотел. Он вынул из корзины две ливерных и одну копченую колбасы.

— Товар на столе, — сказал он. — Расплатишься завтра.

Презрительно посмотрел, как бакалейщик утешает сына — тот уже успокоился, — и вышел из магазина. Забросил корзину в грузовик, влез в кабину и отъехал.

Катя в потоке машин, он вспоминал, как мальчик плакал, а отец обнимал его. У этих евреев всегда одно и то же. Льют слезы и обнимаются. Чего их жалеть?

Гас приосанился, насупил брови. Вспомнил про перемирие и представил, что он в Париже. И ведет не грузовик, а танк, его мощный танк, один из многих танков, грохочет по широким бульварам. А на тротуарах перепуганные насмерть французы жмутся друг к другу.

Он вел машину собранно, глаза его не улыбались. Знал: если расслабиться, картина исчезнет.

1940

Весенний дождь Пер. Е. Суриц

Джордж Фишер лежал без сна и думал про несчастье, которое случилось при нем сегодня на Двенадцатой улице. Молодого человека сбила машина, и его отнесли на Бродвей, в аптеку. Аптекарь ничем не мог ему помочь, ждали «скорой». Молодой человек лежал на столе в помещении за аптекой и смотрел в потолок. Он знал, что умирает.

Джордж безумно жалел этого человека, на вид ему не было и тридцати. Стойкость, с какой тот принял несчастье, говорила Джорджу о благородстве его натуры. Он понял, что человек этот не боится смерти, и хотел сказать ему, что тоже не боится умирать; но слова никак не складывались у него на губах. Джордж шел домой, и эти невысказанные слова душили его.

Лежа в постели у себя в темной спальне, Джордж слышал, как дочь его Флоренс хрустнула ключом в замке. Слышал, как она шепнула Полу:

— Не зайдешь на минутку?

— Нет, — чуть погодя сказал Пол. — У меня завтра лекция с девяти.

— Ну тогда спокойной ночи, — сказала Флоренс и стукнула дверью.

Джордж думал: в первый раз ей попался приличный молодой человек, только ничего у нее с ним не выйдет. Вылитая мать. Как обращаться с приличным человеком — этого они не знают. Он приподнялся на подушке и глянул на Бити, чуть ли не опасаясь, что ее разбудил, так громко отдавались в нем его мысли, но она не шелохнулась.

Опять у Джорджа была эта его бессонница. Так бывало, когда он прочтет интересный роман, лежит и воображает, что все эти дела произошли с ним самим. В бессонные ночи Джордж вспоминал, что было с ним днем, и говорил те слова, которые люди видели у него на губах, но слышать — не слышали. Он говорил умирающему в аптеке: «Я тоже не боюсь умирать». Он говорил героине романа: «Вы поймете мое одиночество. Вам я могу такое сказать». Он говорил жене и дочери все, что он о них думает.

— Бити, — он говорил, — когда-то ты заставила меня высказаться, только разве это ты была? Это море, и темнота, и волны, громко колотящие в дамбу. Всю эту поэзию насчет того, как человек одинок, я нес, потому что ты была хорошенькая — ах, твои темно-рыжие волосы, — а я маленький, и у меня тонкие губы, и я боялся, что ты не пойдешь за меня. Никогда ты меня не любила, но ты согласилась, ради Риверсайд-Драйв согласилась, и своей квартиры, и двух манто, и тех, кто приходит сюда играть в бридж и маджонг.

Флоренс он говорил:

— Одна досада мне от тебя. Я любил тебя, когда ты была маленькая, а теперь ты мелкая эгоистка. Последние крохи чувства к тебе я утратил, когда ты не захотела поступать в колледж. Лучшее, что ты сделала в жизни, — ты привела в дом образованного человека, такого, как Пол, но разве тебе его удержать?

Все это Джордж говорил сам с собой, пока первый апрельский брезг не вошел в спальню, высветив силуэт Бити на постели рядом. И тогда Джордж повернулся на другой бок и немного вздремнул.

Утром за завтраком он спросил у Флоренс:

— Ну как, хорошо провела вечер?

— Ах, оставь меня в покое, — ответила Флоренс.

— Оставь ее в покое, — сказала Бити. — Ты же знаешь — она всегда утром не в настроении.

— При чем тут не в настроении, — чуть не плача сказала Флоренс. — Это все из-за Пола. В жизни никуда меня не сводит.

— А вчера что вы делали? — спросила Бити.

— Да что всегда, — ответила Флоренс. — Пошли погулять. Даже в кино его не затащишь.

— А деньги у него есть? — спросила Бити. — Может, он учится в этом колледже, чтобы в жизни пробиться?