Белый ветер - [50]

— Отец у тебя герой, — рассказывал Шуров. — После того, как осколок вынули, говорит, забыл про все болезни…

— То-то прошлым месяцем опять неделю в больнице загорал, — усмехнулся Левашов.

— Да нет, я узнавал, это другой осколок беспокоит, неопасный. Говорю тебе, молодец, шутит все, говорит, готов тебя на лыжах на любой дистанции обставить. Ну а мать у тебя, Левашов, тоже молодчага. Сейчас сеструхой твоей руководит. Ольга-то красотка, в тебя пошла! — Шуров весело рассмеялся. — По-моему, ухажеров у нее больше, чем у тебя солдат в роте. Так вот, матушка волнуется. Один все же из этой свиты в первый ряд пробился, то есть в постоянные спутники метит. И видимо, не без оснований. Сам понимаешь, каково материнскому сердцу. А братуха твой, Николай, наоборот — для него главное — завод, лаборатория, какие-то рефераты, научные конференции. О невесте и слышать не хочет. Опять материнскому сердцу забота. Ты зато — главная отрада, гордится тобой мать безмерно. Послушать ее, так ты уже нечто среднее между генералом и мировым рекордсменом по парашютизму!

Закончив рассказ о родителях, Шуров заговорил о друзьях.

— Тольку не узнать, — улыбнулся он. — Влюблен в свое дело. Назови его «щелкопером» — насмерть обидится. Говорит на марсианском языке: верстки, гранки, летучки, шапки, болванки, свежие головы… Мотается по городам и весям. То на маневрах, то в отдаленных гарнизонах, уже в ГДР побывал на каких-то учениях. Все мечтает: «Эх, мне б к Левашову съездить — я б такую корреспонденцию написал, сразу б ему Героя дали!» Нет, правда, очень хочет к тебе. Когда узнал, что и я теперь буду в этом городе, совсем с ума сошел — только сюда. А его, как назло, посылают в другие места… Одна беда: Валю, жену свою, ревнует — просто сил нет! Прямо новоявленный Отелло.

Шуров поведал недоверчиво слушавшему Левашову семейную жизнь Цуриковых. Валя расцвела. Не может пройти по улице, чтоб на нее мужчины не заглядывались, а муж скрежещет зубами и хватается за воображаемый пистолет. Во время командировок звонит по пять раз в день и паникует, если не застает ее дома. Подозревает в изменах, больше всего злится, что Валя и не думает оправдываться. Только улыбается, отшучивается, гладит его по голове и говорит: «Ох, глупый, глупый, я же люблю одного тебя». А Толя совсем выходит из себя, когда Валя по простоте душевной приводит самый веский, по ее мнению, аргумент: «Да если б захотела тебе изменить, ты бы в жизни не догадался, уж будь спокоен, комар носу не подточил бы».

— А может, он того, а? — высказывал сомнение Левашов. — Может, основания имеет?

— Да ты что?! — махал руками Шуров. — Она же у него кремень. Во всех отношениях.

— Кремень тоже может расколоться…

— Слушай, Левашов, — Шуров вперял в друга подозрительный взгляд, — что-то не пойму, кто из нас следователь, а кто политработник. Это мне вроде бы полагается никому не доверять, а тебе…

— А что мне?

— А то, что политработник, в отличие от следователя, должен верить людям.

— Так-то оно так, — ворчал Левашов, — да я вот тут поверил одному солдату, а теперь не знаю, как расхлебать кашу, которую он заварил.

Он рассказал Шурову про кросс, про то, как этот солдат сломал лыжу, а потом сам пришел и признался в своем поступке. И как он, Левашов, спорит теперь с командиром роты. Хочет ограничиться обсуждением на комсомольском собрании, а командир роты требует примерного наказания. Кто прав?

— Мне трудно судить, — пожал плечами Шуров, — но поступил твой солдат, прямо скажем, не очень красиво. Ты хоть посматриваешь за ним?

— Конечно.

— Ну и что?

Левашов сделал неопределенный жест рукой. Да и что он мог сказать? В учебе Рудаков был старателен, уставы выучивал назубок, стреляет сносно, понтонную технику быстро освоил. А с другой стороны, работает с ленцой. На виду у командиров горы ворочает, а если нет старшего рядом — корпит не бей лежачего. Порой обмануть может, но каждый раз искренне раскаивается. Попробуй разберись, плох он или не плох.

О Розанове Шуров отозвался уважительно:

— Проявляет склонность к штабной работе, верь моему слову, большим теоретиком станет.

— Позволь, — удивился Левашов, — он же в политотделе работает!

— Ну и что! Вот, говорят, недавно сделал доклад на тему: «Роль морально-психологического фактора в начальный период войны». Прямо на кандидатскую диссертацию тянет. Серьезно. Это не он сам, это политотдельские ребята мне рассказывали. Между прочим, — усмехнулся Шуров, — тоже мечтает к тебе с какой-нибудь инспекцией нагрянуть. «Он у нас один фронтовик, — про тебя говорит, — а мы все тыловые крысы. В Москве обретаемся, в штабах». Правда, и меня считал фронтовиком, мол, с опасными бандитами воюю, каждый день рискую жизнью. А я, между прочим, знаешь чем на Петровке занимался? В группе по розыску угнанных машин работал. Никаких бандитов и перестрелок.

Рассказывать о себе Шуров не любил. «Подумаешь, автомобильных воров ловить! Кинофильм «Берегись автомобиля» видел, ну вот и у нас такая же работа». С гораздо большим увлечением он повествовал о своих занятиях парашютизмом. И, узнав про музей воздушно-десантных войск в Рязани, воспылал желанием обязательно побывать в нем. Он слышал, что из многих городов приезжают туда экскурсии, и стал подбивать Левашова организовать такую, намереваясь присоединиться к ней.