Белый свет - [93]

— Вах, прав ты, тыщу раз прав… С этим наставлением в жизнь приходили. Так, все так, Маматай.

— А я говорю, Парман-ака, и думаю, что прав, — пословицы служат своему времени. И нужно их сто раз проверить, прежде чем применять к своей судьбе…

Маматай не успел договорить, как слова его заглушил еще более сильный стук, казалось, дверь слетит с петель.

— Да что это происходит сегодня! — опять бросился к двери Маматай.

Теперь уже ему пришлось открывать самой Шайыр. Она буквально задыхалась от быстрого бега и обильных слез. Шайыр сразу же вцепилась в Маматая:

— Правда? Говори! Правда ли это?

В глазах у нее были мольба, и страх, и надежда, и отчаяние. Она готова была в любую минуту еще сильнее разрыдаться или начать безудержно хохотать от радости.

— Правда, Маматай? — Голос ее совсем упал, почти перешел в шепот, а глаза вдруг стали робкие, осторожные, будто она боялась спугнуть птицу своего счастья, которая неожиданно села к ней на плечо.

Маматай прекрасно понимал, что происходит в душе Шайыр, знал, что сейчас любое сообщение может вызвать бурную реакцию. Он осторожно обнял женщину за плечи, усадил в кресло, принес воды:

— Да ты пей, Шайыр, тебе нужно успокоится, иначе я тебе ничего не скажу. Успокойся, все обойдется, все будет хорошо.

— Правда, Маматай, и что это я… — оглядываясь по сторонам и как бы начиная воспринимать действительность, сказала Шайыр и тут увидела Пармана и снова впала в ярость. — Ах, ты и сюда успел? А ну прочь! Сказала тебе, что теперь сами управимся… Теперь не нужен!

— Шайыр, Шайыр! Это называется — пришла поблагодарить меня, да? А сама шум-гам такой подняла, что завтра соседям от стыда на глаза не покажешься!.. Ночь же на дворе.

Шайыр виновато опустила глаза.

— Ну что ж, тогда слушай…

* * *

Маматай проводил Шайыр, совсем потерявшую силы от нервного потрясения. Она тяжело опиралась на руку Маматая, пытаясь изо всех сил сдержать лихорадочную дрожь, охватившую ее, как только они вышли на улицу.

— Как придешь, Шайыр, обязательно выпей чего-нибудь согревающего и успокаивающего, лучше всего чаю с медом и ложись, а утром вызови врача. Это необходимо, понимаешь, теперь тебе есть для кого беречь себя… Еще внуков дождешься!..

Шайыр только согласно кивала головой.

Когда Маматай вернулся домой, часы показывали два часа с четвертью. Он разделся и лег, снова пытаясь заснуть, но из головы не шла вся эта история с Шайыр, с Парманом и их сыном. «Чего доброго, и в самом деле уедет, она такая… — думал Маматай, вспомнив ее слова, когда та услышала, что сын ее живым ходит неизвестно где по земле. — Куда поедет? Где найдет? Ее это не интересует! Для нее сейчас главное — не сидеть на месте сложа руки…»

Шайыр так и сказала Маматаю, мол, пока ноги ходят, пока смерть не пришла за ней, будет день и ночь ходить по дорогам и спрашивать у встречных, кричать во всю силу души: «Помогите, люди, верните сына!..»

Маматай долго уговаривал Шайыр оставить эту бесполезную затею. «Тебе как человеку сказал, и ты понимай по-человечески… Ну и характерец у тебя, женщина…» И Маматай снова и снова втолковывал во взбалмошную голову Шайыр, что живет она в конце двадцатого века, что по дорогам сейчас мчатся машины, а не бредут путники с посохами… Объяснял Маматай ей, что человек — не иголка: раз рождение зарегистрировано, найдется ее Чирмаш, что одной ей поднять весь этот розыск не под силу, да и долго очень, что надо подключать общественность, администрацию, комбината.

— Ох, Маматай, не пойдет администрация на это… Что ей до меня?.. Правда, не всегда я на тихой работе пряталась… Прядильщицей работала… Имею благодарность…

— Что работник ты хороший, все знают, но в последнее время… Вот и говорю — возьми себя в руки, — вразумлял ее тогда Маматай.

— Давно я, Маматай, мечтала вернуться в цех!.. Думала, не сегодня-завтра… — и Шайыр снова горько разрыдалась.

Мысли неслись, сменяя одна другую. Маматай думал о материнском сердце, о его неизбывной, безмерной любви, о той невидимой связи матери с детьми своими, перед которой, наверное, бессильна сама смерть. Он вспомнил о своей старой матери, о ее недавних словах: «Милый мой, у твоих ровесников-односельчан по два сына! Почему ходишь один? Почему не хочешь обрадовать нас?» Слезы матери больше всего убедили Маматая, что они действительно что-то не так поступают с Бабюшай, живут, будто дети малые, бездумно и безответственно, не заботясь о доме, о семье… И Маматай решил, что вместе возьмут отпуск и отправятся в свадебное путешествие… И тут прозвонил будильник, напоминая, что пора собираться на работу.

* * *

Маматай еще с трапа самолета увидел на автостоянке красный «Москвич» Бабюшай. Благо багажа с ним не было, и он налегке поспешил к ней навстречу, подхватил, закружил, поцеловал.

— Несчастье случилось у нас на днях с Колдошем! Подкараулили его старые «дружки» — проломили череп железякой, да еще пустили в ход нож! — сообщила Бабюшай в машине.

— Ох, что же мы наделали! — схватился за голову Маматай. — Это я, я, Бабюшай, во всем виноват… Предупреждала меня Чинара, а я ушами прохлопал… Никогда себе этого не прощу!.. А теперь Колдоша нет… О сколько потерь за последнее время!..