Белый свет - [92]

Вспоминая прежние шутки Торобека и отца, Маматай грустно посматривал на стариков, чопорно восседающих друг против друга за чаем, будто не было у них общей молодости, работы и дружбы былой, будто встретились только сегодня за официальным угощением. Не поднял настроения и до румяной корочки поджаренный праздничный индюк, поданный Гюлум дорогим гостям.

Раскланявшись, поблагодарив за хлеб-соль хозяев, Торобек пригласил всех к себе на завтрак и чинно удалился. Ушла отдыхать и уставшая с дороги Бабюшай, так что сын с отцом остались одни у дастархана.

Маматай сидел напротив родителя, отмечая про себя, как похудел и постарел отец. «Даже усы обвисли, — расстроился Маматай. — Ох, отец, чем помочь тебе?»

Гюлум будто прочла мысли сына, громко сказала с кухни:

— Совсем раскис наш отец. Из дому не выходит, как медведь в берлоге…

И тут Каип не сдержался, видно, накипело на сердце — через край пошло.

— Вот, сынок, на старости лет узнал, что убийца я. — Каип всхлипнул и отвернулся. — Почему он меня тогда не придушил!..

— Отец, да я вижу, ты и сейчас ничего не понимаешь! Разве дело в том, что ты вынужден был защищаться? Конечно нет. Дело твое правое было, с какой стороны на него ни погляди! А вот за правду свою ты постоять не сумел, у Мурзакарима на поводу пошел…

Каип молчал, опустив голову.

— Без правды как жить людям? — продолжал Маматай и прибавил, обращаясь к более понятному для отца доводу. — Шариат чему учит? Если с раскаянием и в вере придешь к аллаху, то прощаются грехи молодости… Так и здесь, рано или поздно надо понять свои ошибки, отречься от них, тогда и простятся они…

И все-таки в эту ночь Маматай оставил родителей с тяжелым, неловким чувством, ведь не всегда одна и та же правда бывает целительной для человеческой души. Наверно, и его правда была не для сыновних уст и не ко времени…

VI

Маматай проснулся от увесистых ударов в дверь и сразу не понял, что происходит. Лег он поздно и долго не мог уснуть, взбудораженный событиями прочитанной книги. И вот только-только сладко смежились его веки, как этот неожиданный грохот в дверь!..

— Кто? Что случилось? — подхватился с постели Маматай.

Вмиг он оказался у двери и повернул ключ: на пороге стоял — Парман-ака, растерянный, с трясущимися щеками, и вообще вся его грубоватая, мясистая физиономия с рыжеватой суточной щетиной выражала отчаяние и недоумение. Маматаю очень хотелось снова захлопнуть дверь перед Парманом, так он рассердился на него за столь поздний и неуместный визит. Но одно дело — желание, другое дело — приличия, и он предложил Парману пройти в комнату.

Парпиев, вздыхая и охая, бросился на диван, с которого только что поднялся хозяин. А Маматаю пришлось сесть на стул.

— Ну что, Парман-ака? Чем ты так взволнован, что добрым людям спать не даешь? — улыбнулся Маматай.

— Вах, земляк, совсем плохо!

— Да что случилось-то?

— Шааргюль, вах, Шааргюль… — мямлил Парман дрожащим голосом.

— Да что Шайыр? Говори толком, — и Маматай вышел на кухню за водой.

Парман-ака принял стакан и повертел его в здоровенной ладони.

— Нет, Маматай, вода здесь не поможет!.. К другим я утешительным средствам привык… Батма приучила, вах…

— Выпей воды и говори толком! — строго остановил его Маматай.

Парман послушался и выпил залпом весь стакан, поморщился. Теперь голос у него стал ровнее, а разговор внятнее.

— От Шааргюль, то есть от Шайыр пришел, Маматай, — умоляюще поднял он глаза на парня, — молю тебя, сходи к ней…

— Что, старую дружбу решил обновить? — догадался Маматай. — А Шайыр не захотела, да?

— Да вот пошел…

— Ни к чему это, Парман-ака, — не выдержал Маматай.

Парман снова заохал, наклонил вперед свою стриженную под ежик голову.

— Смотри, Маматай, что это ведьма со мной сделала!.. Ай-яй-яй, ох-ох, конец мне… Видишь, голову ковшом разбила?..

— Так ни с того ни с сего и хватила ковшом по голове?

— Нет, Маматай, она сперва упала без сознания. Я кинулся ее поднимать, брызгал в лицо водой…

— Отчего же она упала в обморок?

— Вах, эти женщины! Кто их поймет?.. Только сказал хорошую весть, что сын жив… Маматай, мол, видел…

Тут уж рассердился на бестолковость Пармана и Маматай. Действительно, он узнал, что сын Шааргюль и Пармана вырос здоровым и крепким парнем, а потом исчез из села искать своего счастья в жизни, благо некому было удерживать и уговаривать; что зовут его Чирмаш… А раз имя известно, ничего не стоит и разыскать. Этим Маматай и хотел заняться сам, чтобы зря не волновать и так много выстрадавшую женщину.

— Ох, Парман-ака, я же просил не говорить пока ничего… Сорвется с места, отправится на поиски… А ведь искать можно и через справочное бюро.

— Знаю, что виноват… Только как тут утерпишь. Как узнал, бросился к ней, обнял ее колени… а она хватила меня по голове ковшом…

— Значит, не простила, — прикрывая рот ладонью, чтобы не обижать Пармана, улыбнулся Маматай.

— Где там!… Избегает она меня, а мне каково видеть ее горе! Хоть и проспал я полжизни, но теперь очнулся… Не тот я киргиз, понимаешь, который позволит ударить женщину.

— Подвели, Парман-ака, старые понятия. Раньше ведь как у нас рассуждали: «Умрет жена, постель можно обновить…» Считали, мол, женщина — на дороге, а ребенок — на спине…