Белый свет - [94]

— Не убили они его, слава аллаху… Правда, состояние у него крайне тяжелое… Айкюмуш Торобековна спасла его… Сам понимаешь, кроме тяжелых ножевых ранений еще внутричерепная операция!.. Три дня и три ночи от него не отходила, самолично дежурила…

— Бабюшай, дорогая, ты сама не знаешь, какую тяжесть с души сняла… Айкюмуш в ноги поклонюсь! Как хочешь, а правильные люди выросли у нас в Акмойноке!..

— Ну-ну, хвастунишка! — засмеялась Бабюшай, радуясь вместе с Маматаем, что с Колдошем все обошлось. — Да ты слушай меня… Самое интересное-то впереди! Так вот, настоящее имя Колдоша-то нашего, оказывается, не Колдош… Имя он свое изменил, взял чужое, как связался с преступниками… Они ему и документы достали, как сейчас выяснилось, убитого ими…

— Откуда ты все это узнала?

— Вах, Маматай, разве это существенно? Мог бы сам догадаться. Колдош рассказал, как только пришел в себя… Видно, не надеялся, что в живых останется, а остальное распутали органы, задержав преступников…

— Да, удивила ты меня, Бабюшай, — протянул Маматай. — Я думал, что только в книгах бывает такое…

— А кто может заглянуть в чужую душу? — сказала Бабюшай в ответ на вопрос Маматая. — Только самый близкий человек! И такой рядом с Колдошем, слава аллаху, есть. Он и доверился этому человеку впервые в своей неприкаянной жизни.

— Кто же он? — не хватило терпения Маматаю.

— Конечно, где тебе догадаться!.. Помучила бы тебя, да уж ладно, скажу… Наша Чинара, вот кто!

— Ну уж скажешь!

— Не наблюдательный ты, Маматай…

И тут Маматай вспомнил свой последний разговор с Чинарой о Колдоше, о том, как странно и непонятно вела она себя, как злилась и переживала, даже слезы на глазах выступили. Теперь-то он понял, что так может болеть за чужую судьбу только очень заинтересованный человек.

— Во-о-он оно что?.. — протянул Маматай.

— Да если бы умер Колдош, осталась бы у нас на комбинате еще одна вдова!..

— Неужели так, Бабюшай! — Маматай, чувствовалось по всему, совсем был сбит с толку. — А я-то все на свой аршин мерю…

Бабюшай снисходительно улыбнулась, она-то знала, какой Маматай, в сущности, еще ребенок, видно, придется ей всю жизнь его опекать…

— Давай поедем прямо в больницу к Колдошу!

— Ох, Маматай, так ты мне и не дал рассказать самого главного, ведь Колдош и есть сын Шайыр — Чирмаш.

— Ну, Бабюшай, видно, новостям сегодня не будет конца! Что же он, так сам и сказал, что он — сын Шайыр?

— Ишь ты, какой резвый, — рассмеялась Бабюшай. — Вах, как все просто и романтично: первые слова выздоравливающего парня — о любимой и о старой матери!.. Да ведь сам Колдош ничего такого и не подозревал, он же вырос на руках у старухи Биби, а о настоящих родителях и не слыхал! Не надеясь выжить, Колдош и позвал ее к себе… О ком ему было еще заботиться, чью любовь вспоминать…

Биби бросилась к нему в слезах: «Сыночек, слава аллаху, нашелся! А я-то, старая, все глаза выплакала…» Увидела она, что Колдош едва жив (называла-то она его, конечно, Чирмашем!), говорит: «Скажу тебе правду, сынок… Свидимся ли еще, аллах ведает, стара я, а тайну твоего рождения, сынок, на тот свет с собой брать не хочу…» И рассказала Колдошу о матери его — Шааргюль…

А наши-то все уже знали, что Шайыр и есть Шааргюль. Та бросилась к Биби, и она ей все слово в слово повторила, и родителей назвала, и год рождения, так что тут уж не усомнишься, как метрику выдала…

В машине наступило продолжительное молчание, видно, у Маматая иссякли все вопросы.

* * *

Когда Маматай в накинутом на плечи больничном халате вошел в палату, то сразу же столкнулся со страдальческими, окруженными черными тенями глазами Шайыр, застывшей у постели сына. Она уже выплакала, видно, все свои слезы и теперь терпеливо ожидала, когда у него снова наступит просветление: вот уже три дня Колдош опять находился в забытьи.

Медсестра сразу же предупредила Маматая:

— Как видите, пока вам здесь делать нечего. Только из уважения к Айкюмуш выдала вам халат. — И обращаясь к Шайыр: — Советую и вам отдохнуть. Если что, тут же позову.

Но Шайыр отрицательно покачала головой. Медсестра вывела Маматая в больничный коридор и тихонько прикрыла за собой дверь.

— Сестра, есть хоть маленькая надежда? — тихо спросил Маматай.

— Сама Айкюмуш Торобековна оперировала! Понимать надо! Обязательно должен жить! А потом, если бы вы знали, какие у вас на комбинате люди сердечные!.. Колдош много крови потерял — нужно было срочное переливание, знаете, сколько желающих отозвалось: и ребята, и даже Насипа Каримовна, и этот, как его, русский, такой рыжий и веселый?..

…В следующий раз Маматай пришел к Колдошу, когда ему разрешили понемногу, не утомляясь, разговаривать. Садясь у него в ногах, Маматай заметил на его глазах слезы.

— Что ты? Теперь, сам знаешь, все плохое позади… Теперь будешь сил набираться…

Колдош молчал, глотая слезы и благодарно глядя на Маматая, потом крепко пожал ему руку своей огромной, по-прежнему крепкой рукой.

Колдош нервничал, переживал, опасаясь, что бывшие кореши оклевещут его на допросе, свалив на него убийство того парня, чье имя и документы получил он от них когда-то. Ему бы выговориться, облегчить душу, а он молча кусал губы, отказывался от еды, так что Шайыр совершенно измучилась с ним.