Белый свет - [89]
Весна еще на дворе, а солнце уже знойко припекает лопатки. И так приятно смежить ресницы и сквозь них лениво смотреть, как проносятся мимо низины и взгорья, покрытые ласковой, шелковистой зеленью.
Все живое разомлело от полуденного жара: и цветы у медленно протяжно журчащих арыков вдоль дороги, и отары овец, сбившихся в кучки и жующих свою извечную жвачку, и кони положили морды на спины соседей, дремлют, изредка помахивая хвостами.
Кажется, горы тоже нежатся под солнцем, вытянулись на спине, как рыжие львы, подняв к небу свои когтистые лапы и клыки…
Маматаю хорошо. Откинулся назад и наслаждается покоем и движением, любуется открывающейся панорамой, не забывает поглядывать и на Бабюшай, твердо держащую руль «Москвича»…
Конечно, он теперь горожанин, технарь, а здесь посторонний, наездом. Но почему так радостно и тревожно замечать ему сильные, ухоженные всходы хлопчатника?.. Почему так сжимается сердце при виде одинокого всадника с кетменем у седла? Вот и Каип, его отец, когда-то был колхозным мирабом… И мысли Маматая переносятся в родной дом, и он вспоминает недавнее письмо матери, где она осторожно, намеком сообщает о душевном состоянии отца после возвращения из города: «Сын мой, отец твой теперь не тот, интереса не стало, и дом наш сиротским стал… Молчит все Каип. Заметила я: приходит и ложится лицом к земле на почетном месте, вздыхает… Приезжай, Маматай, ради отца, да благословит тебя, сынок, аллах…» Конечно, жизнь родительская заметно пошла на убыль, и тут ничего не исправить Маматаю… А то, что старый Каип переживает, хорошо. Пусть отболит, отпадет плохое!.. Останутся добрые мысли и дела человеческие. Как ни переживает отец, а знает, конечно, что детей они вырастили, до ума довели, значит, жизнь свою оправдали…
— Вот ты и забыл наш уговор, Маматай, ни о работе, ни о чем другом не думать. Что даст нам аллах сегодня, тем и жить будем, — Бабюшай кокетливо скосила глаза в его сторону. — Никаких комбинатов, никакого железа… Воздух, горы и наша любовь!
— Тогда, Букен, спою тебе о любви, согласна?
— Да я только этого и жду, дорогой.
Маматай, прищелкивая пальцами, как будто подыгрывая себе, запел старый, каждому киргизу дорогой мотив, на который он в ранней молодости написал свои накипевшие на сердце слова:
Щеки Бабюшай раскраснелись от радостного смущения. Сияя улыбкой и ямочками, она задорно спросила Маматая:
— Неужели уж так нехороша я? Неужели дурнушку полюбил?..
— Ну что ты, Букен. В том-то и беда, что ты у меня самая красивая! Ты — айчурек! — И Маматай потянулся к ней губами.
Бабюшай строго взглянула на парня:
— Не забывай, ведь за рулем я!..
А Маматай, нисколько не обидевшись, продолжал без слов напевать тягучий страстный мотив.
Солнце еще не успело склониться с зенита, как они миновали горный отрог и углубились в прохладную ореховую рощу, а вскоре между могучими орешинами заиграла яркими блестками быстрая речка.
Бабюшай остановила машину.
Пахло влажной землей и травой, по которой были разбросаны редкие, самые отчаянные, сумевшие пробиться сквозь тяжелые кроны, солнечные золотые монеты. А вот и поляна. Здесь трава Бабюшай с Маматаем по пояс, густая, темная, то и дело вспыхивающая алыми прохладными маками.
Маматай машет девушке рукой:
— Иди скорей сюда!
Бабюшай нерешительно заглядывает туда, где, опершись в расселину ногой, стоит Маматай — перед ней маленькое чудо: по ущелью вниз, с камня на камень, как серебряные денежки, перезванивают чистейшие капли горного родничка; капли шлепаются плоско об огромные камни, становятся веселой струйкой, которая, кувыркаясь на ходу, бежит вниз, закипая белой, как айран[25], пеной.
Маматай взял девушку за руку, и они стали подниматься на перевал. Ореховый лес становился все гуще и тише.
В долине сады давно отцвели, а здесь и алыча, и яблони еще крепко зажали в кулачки свои нежные белые лепестки. И орех тоже не сбрасывал свои сережки.
Бабюшай казалась робкой и маленькой и, как будто боясь чего-то, тихо прошептала:
— Какое чудо!.. Тихо, чисто…
— Чего испугалась, Букен! — громко спросил парень, не разобравшись в ее настроении.
— Да тише ты, — махнула рукой девушка. — Все испортил своим криком!..
— Лес… Киргизский лес! Наша земля, Букен! — И гордо добавил: — Киргизский Арстабап…
— Отец показал мне много славных мест… А теперь понимаю, что ничего до сегодняшнего дня не видела…
Отдыхали они у голубых камней, где потаенно пробирался веселый извилистый родник. Маматай и Бабюшай подставляли ладони, ловили губами ледяные брызги, и им казалось, что пьянят они их, как пенистый кумыс. Потом они уселись на плоских камнях, как будто специально приготовленных для них, и наблюдали, как издалека прилетали сюда осы и пчелы, чтобы испить целебной и освежающей водицы. И тут не обходилось без приключений… Пчела-работяга с увесистыми «бурдюками» цветочной пыльцы по бокам старалась выпить воды, но промочила крылья и не могла взлететь — билась-билась, не получается, тогда она вскарабкалась на камень, общупала, обсушила себя мохнатыми ладошками, протерла лупоглазые глаза, поднатужилась и, забыв от радости, что взлетела, обо всем на свете, жужжа влипла в паучьи сети, умело расставленные в золотарнике… Паук тут как тут — и за дело. Обкрутил серый душегуб бедную пчелку, обмазал своей липучкой…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Пафос современности, воспроизведение творческого духа эпохи, острая постановка морально-этических проблем — таковы отличительные черты произведений Александра Чаковского — повести «Год жизни» и романа «Дороги, которые мы выбираем».Автор рассказывает о советских людях, мобилизующих все силы для выполнения исторических решений XX и XXI съездов КПСС.Главный герой произведений — молодой инженер-туннельщик Андрей Арефьев — располагает к себе читателя своей твердостью, принципиальностью, критическим, подчас придирчивым отношением к своим поступкам.
Рассказ о последних днях двух арестантов, приговорённых при царе к смертной казни — грабителя-убийцы и революционера-подпольщика.Журнал «Сибирские огни», №1, 1927 г.
«— Священника привези, прошу! — громче и сердито сказал отец и закрыл глаза. — Поезжай, прошу. Моя последняя воля».
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».
В однотомник ленинградского прозаика Юрия Слепухина вошли два романа. В первом из них писатель раскрывает трагическую судьбу прогрессивного художника, живущего в Аргентине. Вынужденный пойти на сделку с собственной совестью и заняться выполнением заказов на потребу боссов от искусства, он понимает, что ступил на гибельный путь, но понимает это слишком поздно.Во втором романе раскрывается широкая панорама жизни молодой американской интеллигенции середины пятидесятых годов.