Белый свет - [51]

Чинара норовисто встряхнула головой, отгоняя навязчивые мысли, рассердилась на себя: «Фу-ты!.. И что это я? Совсем психованная стала… Видно, в отпуск пора, да и жарища вон какая!» Ей вдруг нестерпимо захотелось в горы, к воде. Она прикрыла глаза ладонью и прислонилась к придорожному пыльному тополю. Силой воображения она представила себя на росной прохладной луговине — босой, легкой и счастливой от этой легкости и прохлады…

И тут ее вернул к действительности голос Бабюшай:

— Чинара, не обращаешь на меня никакого внимания! Ну-ка побегай по такому солнцепеку! Да никак тебе плохо, а?..

Чинара недовольно открыла глаза, притворно зевнула, похлопав по губам ладошкой.

— Вечно у тебя фантазии, моя милая… Зачем гналась, разве в цехе не видались? Или что срочное?

Бабюшай вдруг стало неловко: в самом деле, что она припустилась за Чинарой? Может, у комсорга свои личные дела, а она, Бабюшай, здесь совсем не кстати?

— Ой, прости, если помешала.

— Да ладно уж. Какие у меня секреты! Это у тебя поклонников навалом: и Саяков, и Каипов… А у меня и на работе и после работы — одни комсомольские поручения. Вот к Колдошу иду. — Чинара обиженно поджала губы, перевязала на голове платок.

— К чему, Чинара, прибедняешься… Будто я не знаю, какими ты глазами смотришь на наших парней, видела не раз… Как зыркнешь, так они, бедные, от раскаяния за свое внимание к тебе готовы сквозь землю провалиться, вот!

— Да ты не подумай, подруга, что завидую тебе, — все ершилась Чинара, недовольная появлением Бабюшай.

— Скажешь тоже, — голос у Бабюшай стал отчужденным. — Ладно, пошла я…

А Чинара вдруг милостиво ее остановила:

— Вот всегда ты так, Бабюшай, будто бы с делом, а оказывается, просто так?

Теперь уж окончательно обиделась Бабюшай:

— Что и говорить, Чинарка, к тебе не сразу сообразишь, с какого боку подойти… Только дело-то у меня к тебе не личное, а общественное… Ладно, на комбинате обсудим. — И она решительно зашагала прочь, давая понять комсоргу, что потакать ее настроениям не намерена.

Чинара только пожала плечами и ускорила шаг. Она даже благодарна была в какой-то мере Бабюшай, помогшей ей отделаться от этого странного, несвойственного ей состояния нерешительности и предчувствий. Теперь она была снова готова мгновенно отреагировать на любой недоброжелательный выпад в ее сторону.

Колдош вышел к ней сразу, видно, ждал кого-то, а может, просто наскучило одиночество; похудевший, хмурый, без напускной лихости, молчал, не поднимая глаз. Только губы по привычке складывались в самодовольную улыбку. Но, как он ни старался показать, что с ним все в порядке, улыбка получалась скорее горькой, чем высокомерной.

Чинара глядела на остриженную голову Колдоша, на показавшуюся вдруг тонкой шею в вытянутом вороте фуфайки, на всего Колдоша, понурого и отчаявшегося, и видела перед собой — для нее это было ново и необъяснимо — не взрослого парня, а ребенка, большого, нескладного и оттого еще более беспомощного и нуждающегося в опеке.

«Вот те раз! Что же мне теперь делать?..» — растерялась Чинара. И ей хотелось погладить Колдоша по голове, успокоить, защитить. Девушка стояла, бессильно опустив тонкие руки, куда девалась ее злость на Колдоша, презрение и отчужденность, совсем недавно терзавшие ее сердце? Ведь только сейчас она из-за Колдоша сорвала свое раздражение на ни в чем не повинной Бабюшай! А теперь? Теперь она глубоко несчастна, выбита из колеи не меньше самого Колдоша и не знает, что же ей делать. «Правду говорят, что домашние думы в дорогу не годятся…» Чинара уже готова была согласиться с матерью, что Колдош, может, и неплохой человек, только очень упрямый, потому жизнь и водит его на своем поводу, а ему только кажется, будто сам себе хозяин.

Так и стояли они друг перед другом: Колдош, сосредоточенно разглядывая свои сапоги, словно увидел их впервые; а Чинара с широко распахнутыми, удивленными и страдающими глазами, со смятенной душой.

Как ни крепился Колдош, а не выдержал, поднял глаз и они встретились взглядами, и Колдош отвел свой, а потом, закрыв лицо руками, выбежал из комнаты.

Чинара долго еще стояла обессиленная, опустошенная, как после тяжелой и внезапной утраты. Дежурная подошла к ней, усадила на жесткий диванчик, приговаривая:

— Вот ведь горе-то какое! Вот беда!.. Муж или жених?..

«Муж или жених?» — не вдумываясь в слова, повторяла про себя Чинара. И только когда дежурная стала трясти ее за плечи, она пришла в себя:

— Это, наверно, от жары, простите, что побеспокоила… Мне лучше на воздух…

Дежурная с готовностью взяла Чинару под руку, и девушке стало стыдно за то, что раскисла, расчувствовалась: «Это мне за самоуверенность! Так и надо!»

Домой ей не хотелось. Она знала, что мать не отступится от нее, пока не узнает подробности разговора с Колдошем. А что она скажет? Ведь ей, Чинаре, и самой непонятно, что же произошло… Что-то придавило? Что-то смяло, перевернуло всю ее душу, а может, и жизнь? Навязался же на ее голову этот злосчастный Колдош! Рок какой-то! Ворожба! И все это на нее, Чинару, не верящую ни в какую мистику, ни во внезапную любовь!.. Да и любовь ли это? Что она впервой видит Колдоша! Слава аллаху, насмотрелась на его художества досыта… Бугай!.. Кутила!.. И тут она вспоминала взгляд Колдоша и боялась поверить себе — столько было в нем боли, нежности и отчаяния! Почему? Так на Чинару никто и никогда не смотрел… Дух захватывало от этого взгляда.