Белый снег на черной земле - [4]

— Куда мы? — тихо спросил он у Солдата, но ответ получил от Ученого.

— В Штаты, — прохрипел он. Солдат кивнул и махнул рукой перед собой. Они только что вышли на дорогу, за которой тянулось бескрайнее поле. Над этим полем, приминая одутловатым пузом высокие маки, высился цеппелин.

— Успели, — выдохнул Ученый, а Солдат снова кивнул.

— Хорошо, — пробормотал Офицер, но на лице его залегла тяжелая тень беспокойства. За время полета над океаном Ученому стало хуже. Его часто рвало, бледная кожа шелушилась и отслаивалась, мыслительные способности снизились. Все тяжелее было и Офицеру. Он задумчиво и недовольно смотрел в небольшие иллюминаторы и не хотел ни с кем разговаривать.

Ученого окружали военные медики, Солдат был среди своих — среди американцев, рискнувших приземлиться в чужой стране ради спасения одного-единственного человека. Офицер же был один. И ему было страшно. И чем ближе становился американский берег, тем сильнее становилось всепоглощающее чувство беспощадного страха. Офицер больше ничего не мог сделать. Спустя какое-то время он опустился на вражескую землю. Да-да, ведь они были в состоянии войны! Но Солдат был поблизости. Ученого на носилках унесли куда-то, а они вдвоем шли по коридору казарм, в которых ему нашлось место.

Ненадолго, только на время — но у него было свое место. Пока его проверят. Пока поймут, что с ним делать. Пока все уладят. Солдат обещал, что все будет в порядке, что он зайдет за ним, и сам ушел в лазарет, лечить свою руку. А Офицер снова остался один, среди странно косящихся на него дружелюбных американских военных. Он все еще очень плохо знал английский и предпочитал объясняться с ними жестами, решив, что будет лучше сойти за глухонемого, чем признаться в собственном происхождении.

Прошло две недели. Офицер ходил, ел, спал. Листал американские газеты, узнавая и угадывая слова. За ним никто не приходил, никто ничего не спрашивал. Те, что пытались раньше с ним заговорить, быстро поняли, что это бесполезно: Офицер с ними не разговаривал. Солдат появился внезапно, сразу после завтрака. Вынырнул из шумного коридора, поманил рукой, и Офицеру не осталось ничего, кроме как идти следом. Им в спины упирались десятки заинтересованных взглядов, военные смотрели на них, смотрели, провожали. Офицеру было неловко: ему казалось, что с ним безмолвно прощаются. А ведь он не собирался никуда уходить — его куртка осталась в казарме. Они вышли на улицу. В Штатах был конец апреля, давно уже стояла весна. Они прошли сквозь внутренний двор и некоторое время постояли, пока Офицер, задрав голову, смотрел в искристое голубое небо. Солдат смирно ждал, но когда его терпение кончилось, хлопнул Офицера по плечу и направился к соседнему зданию. Их уже ждал некий Высший чин. Кивком поприветствовав Солдата, он повернулся к Офицеру. Офицер вытянулся во весь рост и напрягся. Ему совершенно не хотелось этой встречи, и он не знал, чего следует от нее ждать. Высший чин говорил долго и, как ему самому, наверное, казалось, слишком откровенно для двух ничего не значащих солдат. Он рассказал, как Америка благодарна им за то, что они вернули им верного сына, что проверка Офицера окончена и никто больше не сомневается в его лояльности (для Офицера стало это откровением — ему никогда не казалось, что его в чем-то подозревают). Что Ученого они спасти не смогли, что собственный ум в виде мутной фиолетовой жидкости практически убил его. И Высший чин, пристально глядя в лица Солдата и Офицера, добавил еще:

— Но он жив. И, помолчав и не дождавшись ответа, сказал Солдату:

— Свободен. Солдат, кивнув, ушел. Его будто бы встревоженный взгляд зацепился за плечо Офицера, и тот им неловко двинул, скидывая это неприятное ощущение.

— Мы, безусловно, верим вам, — Высший чин заговорил негромко, и Офицер почувствовал, как с него снимают военную скорлупу. С ним говорили как с гражданским.

— Он нам больше не нужен. Гениального разума больше нет. Мы склонны думать, что… — и Высший чин замолчал, потом, будто передумав, кивнул самому себе. — Вы докажете нам свою верность, а после вас отпустят. Дадут документы и деньги на первое время. Офицер молчал. Ему было плохо, тошно, больно. Он не хотел верить в то, что слышит. Высший чин, увидев его лицо, только сухо улыбнулся:

— Когда вы его увидите, то поймете, почему так нужно. Запомните, что он уже не человек. Вы ведь тоже не любите мутантов? Кивнув, ошеломленный, скованный и бесправный, Офицер вышел из кабинета. Он шел по коридору, не сразу заметив, что на выходе ему в руку вложили пистолет. Тяжелый американский пистолет. Коридор гулко отдавался в плечах, каждый шаг грохотал в голове, он не знал, куда идти, но шел правильно, потому что коридор никуда не сворачивал. Коридор уперся в тупик, и Офицер вместе с ним. Он постучал сначала в одну дверь, затем в другую. Из одной высунулся парень с широким американским носом и помахал рукой, после чего скрылся. Из другой вышел военный. Кивнул Офицеру, и следом за первым вышли еще двое военных. Под руки они держали Ученого. Тот еле шел, волочил ноги и на Ученого был похож меньше всего. Прозрачные глаза навыкате таращились раздраженно и зло, язык висел изо рта, все руки и плечи были покрыты корочкой с волдырями. Он что-то бормотал, а на лице цвели желто-фиолетовые следы от сходящих синяков. Ученый так боялся, что его будут бить чужие военные, и совершенно не ожидал ударов от своих. Что его пытали, было видно сразу. Офицера снова замутило, но в этот момент Ученый вскинул голову, зарычал и вцепился зубами в плечо одного из конвоиров, пытаясь прокусить ткань и кожу тупыми человеческими зубами. Конвоир вскрикнул и выпустил его руку, Ученый рванулся и по-звериному прыгнул вперед. Но его изловили, навалились, прижимая к полу, пока конвоир зажимал плечо рукой, а Офицер в ужасе смотрел на гору тел перед ним. Ученый извернулся и теперь смотрел ненавидяще и дико, и Офицер вдруг почувствовал, что ему не только страшно. Он не просто боится этого, нового Ученого. Он еще и ненавидит его. Он в самом деле никогда не любил мутантов. И знал, что сам Ученый тоже их не любил. И если бы мог, сам бы попросил его убить. Ученого подняли, отряхнули, поставили на ноги, плотно ухватили за руки и повели. Дальше он шел уже спокойно, подволакивал ноги и только иногда оседал на чужих руках. Офицер шел следом и думал о том, как их радостно встречали.