Белый слон - [28]

И каждый случай — особый. Ведь что есть любой человек? Не что иное, как особый случай. Формальный подход к человеку категорически неприменим.

Вот, например, сегодняшний «особый случай». Парамуширец. В этом контингенте удручающе много больных. Мы их просеивали на два раза, но боюсь, что выявили далеко не всех. Наш вызов парамуширцы либо не слышат вовсе, либо принимают его за чёрт знает что. Если подходить к этим людям формально, то каждому из них — прямая дорога в Консилиум. В проснутики.

Но ведь это же — люди! Особые случаи! К тому же, именно из них, из парамуширцев, получаются самые толковые работники (если их вылечить, разумеется). Толковых работников у нас не хватает. Мы зашиваемся.

Так вот, сегодняшний. Заходит, и с порога:

— Я по повестке, какого дьявола заперт четырнадцатый?

— Заходите, — говорю ему спокойно и вежливо. — Притворите дверь. Сильнее, пожалуйста, до щелчка. Садитесь, побеседуем.

Скрипнул зубами, сел. Кабинет не оглядывает (из гордости), перед собой в никуда смотрит. Хороший работник будет.

— А повестка, — спрашиваю, — не повторная ли была?

— Так точно, — бурчит. Сквозь зубы бурчит, но по форме.

Мы у себя в кабинетах без регалий сидим, в штатском. Он не знает, какое у меня звание, и обращается на всякий случай как к старшему. И правильно: звёздочек у меня поменьше, зато просветов побольше. А что не знает, тоже хорошо. Пусть подумает о чём-нибудь постороннем, например, о том, какое у меня звание, пусть успокоится. Глядишь, и «Ключи» не нужны будут, диспансером обойдёмся.

— Ежели повторная, — говорю, — значит, первая была тогда-то. Почему не явились?

— Прободрствовал! — отвечает, как рубит.

А я уже знаю, что это он мне заранее приготовленную дезу выдаёт. Но, чтоб не ошибиться (особый случай!), переспрашиваю:

— Значит, в ночь с такого-то на такое-то вы не спали?

— Никак нет, — говорит, — не спал.

Вот теперь я уже точно знаю: деза! И к нему шкалой приборчик поворачиваю. Повторите, мол. Наши приборчики не как в Консилиуме — и без обручей, и чувствительность не в пример.

Пациент, задумавшийся о трибунале, к беседе с нами почти готов. Но чтобы окончательно подготовить, надлежит выдать ему такую вот информацию (ни в коем случае не дезу):

— В ночь с такого-то на такое-то вам, дорогой согражданин, был транслирован служебный вызов Особого Отдела. За что вы нас не любите — это вопрос десятый, и мы его поднимать не будем. Но ежели вы настолько искажённо восприняли наш вызов, что сочли его повесткой штаба резерва, то как вы интерпретируете, например сказать, воскресные трансляции? В каком свете видите вы историю нашей с вами великой державы? Видите ли вы её вообще?

Вот теперь можно беседовать…

Всю беседу излагать неинтересно. Любой человек — особый случай, это так. Но и что-то общее тоже есть… Главное — не терять спокойствия и доброжелательности. Всё было: и зубами скрипел, и в молчанку играл, и похабщину нёс, и даже с кулаками бросался. Десантник. Парамуширец… Но ведь и я сюда не из гимназии пришёл, я тоже кое-чему обучен. И на Парамушире бывал. Так что и с кулаками обошлось без особенной грубости: подёргался мой парамуширец и перестал.

Когда я наконец убедился, что не станет он ни голову об сейф разбивать, ни решётку в окне высаживать, ни вены стилом ковырять, оставил я его на полчаса наедине с бумажкой и приборчиком и покурить вышел. Ему, разумеется, тоже сигарет оставил, потому что не только меня беседа вымотала. Вот теперь он сам всё подробно изложит — и не просто подробно, а поглядывая на приборчик, чтобы даже нечаянно не соврать. Он изложит, а я прочитаю и решу: Консилиум, «Ключи» или диспансер.

Лучше всего, конечно, диспансер. Для всех лучше — и для него (меньше мытарства), и для нас (очень ценный работник, с железной хваткой). Ну, Консилиум ему всяко не грозит: сны он видит, и в инвалиды его списывать рано. Тридцать четыре года, в самом соку мужик.

Я сюда в тридцать два пришёл. Через «Ключи».

В «Ключах», между прочим, тоже ничего страшного нет. Ни пыточных камер, ни ледяных бараков, ни стоячих карцеров. Колючка по периметру есть, но за колючкой ничего, кроме глубокой гипнотерапии и вежливого персонала. Мы ведь, всё-таки, не в двадцатом веке живём. В двадцать первом. На целую палочку больше…

Вышел я — покурить, а покурить не пришлось. Пришлось помочь Зиночке и Юлечке: у них стеллаж завалился. Пока я тот стеллаж поднимал да на место устанавливал, двадцать пять минут из тридцати прошли. Подумал я и решил накинуть моему парамуширцу ещё десяток. Лишними не будут, а я чайку попью.

Волшебный чай у девочек! Они его не сами заваривают — к ним подруга приходит, вдова ефрейтора Парадонова. Изумительно красивая женщина. И, что интересно, ведьма.

Это не ругательство, она сама так себя называет. Между прочим, не без оснований, потому что все наши в неё втрескались. Все, как один!

Втрескались — и боятся. Потому что кого она к себе подпустит, с тем обязательно что-нибудь случится. Полковник Тишина, например, на арбузной корке поскользнулся. И об эфес Олегова меча головой. Эфес деревянный был, потому что макет, но Тишине хватило… Это-то можно понять: голова у покойного была не сказать, чтобы крепкая — дураковат он был да и трусоват. Но где он арбуз достал середь весны и посреди Сибири? То-то, наверное, радовался…