Южный ветер ударил в створки купола, когда развернулись на Единорог. Сразу захотелось обратно в кунг, к печке, к чаю.
Толя поднял голову от пульта управления. Телескоп еле заметно кренился вниз. Из створок мерцал размытый глаз Акубенса.
— Хорош! — сказал Сакен. — Есть.
— Крайнюю слева, — крикнул Толя. Он сунул задубевшие руки под теплую струю вентилятора, обдувающего перья самописцев.
— Фильтры «эр» и «джи», — сказал Сакен, поворачивая ручку фотометра. Верхнее перекрестье. — Он помолчал и добавил: — Изображения плохие. Звезды, как блямбы.
— Опять «козлы», — сказал Толя. — Ну как пишет!
Перо самописца кинулось влево, принялось чертить дугу, затем упало к нулю.
— Иссяк сигнал, — сказал Толя. — Погасла, родная. Что делать будем?
— Покурим, — предложил Сакен. — О! Без четверти двенадцать.
Толя остановил протяжку лент, нажал кнопку на пульте. С жужжанием опустились лепестки, защищающие зеркало телескопа. Закрылись створки купола. Слезший с лестницы Сакен поставил на пульт коробку с фильтрами и выключил часовое ведение телескопа.
Они спустились по лестнице. Толя посмотрел на юг. Небо словно подернулось дымкой. Растопыренный четырехугольник Ориона, опоясанный ярким мечом, светил слабо, звезды раскинули неровные ореолы.
— Славное небо, — сказал Толя.
Свежий предновогодний снег хрустел под валенками. Южный ветер вскидывал снежные хлопья, крутил их в свете висящего над дизельной фонаря. Тускло отсвечивали тридцатиметровые опоры недостроенного телескопа. Рядом дремал подъемный кран, уткнув решетчатый хобот в гору железной арматуры. Также недоделанная гостиница совсем терялась рядом с чудовищем нового телескопа. Только темные стекла поблескивали в узких окнах-бойницах.
— Колется морозец, — сказал Толя, надвигая шлем на лоб. — В столовую пойдем?
— Скоро Новый Год, — сказал Сакен. — Клем уже там.
Они ввалились в прихожую, когда до Нового Года осталось меньше пяти минут.
— Дверь закройте! — закричала Ирка.
— Ну што, нет неба? — спросил Клем.
— Ме-е-е, — сказал Толя, скидывая полушубок.
— И правильно, — сказала Ирка. Она появилась из кухни с двумя чайниками в руках. — Новый Год надо под елкой встречать.
— Вот пришли, — сказал Сакен.
— Телевизор не работает? — спросил Толя.
— Не-а, — сказал Толик-дизелист и засмеялся, — ты у нас будешь заместо телевизора.
— Шестаков! — сказала Ирка. — Ты кисель разлил?
— Разлил, разлил, Семеновна, — сказал Толик-дизелист. — Вон — на полу под елкой.
Клем уселся за стол и сказал:
— Сейчас ударит… ой, ударит…
— Да, давайте скорее, — сказала Ирка.
Погасили свет, зажгли свечу. Часы на стене затрещали и выдали первый удар. Толя поднял свою кружку с киселем. Напротив Ирка беспокойно переводила выпуклые глаза с часов на свечу. Клем нюхал кисель. Толик-дизелист ждал двенадцатого удара, с присвистом затягиваясь сигаретой, воткнутой в длинный мундштук. Сакен откинулся на стуле, поставив кружку на колено. Часы ухнули последний раз.
— С Новым Годом, — сказал Клем.
— С Новым Годом! — сказала Ирка.
Забрякали жестяные кружки.
— Ух, пробирает! — сказал Толик-дизелист и засмеялся. Мундштук вскинулся вверх и задрожал.
— Ну что, Толя, — сказала Ирка, — у вас в Ленинграде небось не так Новый Год встречают? С «Шампанским»?
— Мы под Новый Год в лес уходим, — сказал Толя. Он постучал по кружке, вытряхивая последние капли киселя. — А там — крутой чай, да картошка с тушенкой.
— Ну это мы тебе обеспечим, — сказала Ирка.
— Плюс гитара.
— А гитарой ты нас обеспечишь, — сказал Клем.
— Ира, я чаю налью? — спросил Сакен.
Ирка взялась разливать чай:
— В первый раз так Новый Год встречаю: при свече, с гитарой и чаем. У нас в поселке — ого-го! — так навеселишься, что утром номер года не вспомнить.
Толя покрутил инструмент за кривые колки, подергал за струны и спросил:
— Что происходит на свете?
— Вот, — сказал Клем. — Давай что-нибудь блатное.
— Клем, — сказал Сакен, — я твою книжку почитаю.
Он взял из-под елки «Все чудеса в одной книге» и ушел в соседнюю комнату.
— Чего это он? — спросил Клем.
— Ну, не любит человек, — сказал Толик-дизелист.
— Тихо вы, мужики, — сказала Ирка. — Давай, Толя.
Толя спел «Диалог».
— Когда я на Целине был, — сказал Толик-дизелист, — у нас тоже парень здорово пел. Но то больше военные были. «Темная ночь», «В далекий край…»
— Можно и военные, — сказал Толя. — Но Новый Год все-таки. — Он опять подергал струны. — Споем и военные.
Клем оторвал кусок лепешки и макнул его в сахар.
— Правильно, — сказал он, — у вас в Ленинграде какой-то товарищ появился. У него песни есть хорошие.
— Розенбаум? — спросил Толя.
— Не знаю, — сказал Клем, глотая, — наверное.
— Кстати, хотите, случай расскажу, — сказал Толик-дизелист. Он всадил в мундштук новую сигарету. — Это тоже, когда я на Целине был. Я в ночь на бульдозере работал, а днем спал. Ну вот, просыпаюсь — кто-то ведром брякает. А это уборщица — молодая такая баба, лет двадцати пяти…
— Ну, поехал Шестаков! — сказала Ирка.
— …и шасть ко мне в кровать. Ты, говорит, парень, не бойся, я на тебя претендовать не буду.
— Ну и как? — с интересом спросил Толя.
— Меня комендантша спасла, — захохотал Толик-дизелист, — в дверь застучала, а потом все расспрашивала: «Что это вы запираетесь?» — Он улыбнулся. — Пацан был, мальчишка. Я из-за этой Целины на год позже в армию пошел. А знаешь, как по душе дерет, когда твой год в дембель, а ты остался?
