Белый саван - [34]

Внезапный стыд охватил меня. Я поджал пальцы ног. А эта сцена на берегу моря! Бессильное величие! За окном маячили дерево и две звезды.

Сквозь жесть продраться было невозможно. Комната моя такая маленькая, а сам я — крохотный комочек, на который надвигаются громыхающие стены. Возвращается назад средневековье. Меня поместили в камеру пыток, стены ее вот-вот сомкнутся. Они медленно раздавят меня, и я еще долго буду извиваться в этой западне. Мир сжимался. Жестяные стены были совсем рядом.

Я выскочил из кровати. Подбежал к окну. Слава Богу, жестяная западня оказалась всего лишь деревом! Можно было разглядеть каждый отдельный листок. И великое множество звезд на небе. Тихо шумело море. В соседней комнате я услышал храп отца. Я ходил босиком по тесному пространству всего в несколько квадратных метров, и оно казалось мне гигантской вселенной. И чувствовал я себя молодым и сильным.

А ведь и в самом деле я хорошо играю в футбол, плаваю, и хотя руки у меня не очень сильные, уже два моих врага побывали в нокауте. Я ловкий. Говорят, у меня неплохие стихи, их даже следовало бы послать в журнал для учащихся. Прочь средневековье! Прочь Алдону и гнилую Ронже! Приятно бродить ночью босиком. Завтра попробую прыгнуть дельфином с пятиметровой вышки. С трех метров прыжок получается божественный, но завтра, верю, я одолею и пять метров, прыгну ничуть не хуже. Завтра произойдет чудо. Я улегся в постель и вскоре заснул.

Довольно долгий перерыв. С 8.30 до 9.15. Гаршва и Stanley идут вместе.

— В кафетерий? — спрашивает Гаршва.

— Сначала в подвал, — отвечает Stanley.

— А зачем?

— Увидишь.

— Шкафчик, небось, откроешь?

— До чего же ты скучный, Tony.

Они оба стоят и ждут лифт с надписью «back». Здешний стартер раскачивается во все стороны, он — жертва детского паралича.

— Уже десять лет в отеле, — говорит Stanley.

— И все время любит сверхурочные. Жена у него работает на кухне. У нее любовник — пуэрториканец. Эта парочка, естественно, избегает сверхурочных.

Старик-паралитик дружески им подмигивает.

— Сейчас, ребятки, придет лифт.

— А у него приятное лицо, — замечает Гаршва.

— И у его жены тоже, — добавляет Stanley, поглядывая на световое табло.

В конце коридора свалены старые стулья. Неожиданно один стул с грохотом срывается вниз. Это широко распахнулась дверь, ведущая в lobby. Два здоровяка-детектива, служащие отеля, тащат гостя, который, кажется, находится в глубоком обмороке. Он старый, ноги его волочатся по полу, зрачки скрыты под веками, и глазные белки поблескивают матово, совсем как лампочки под абажурами. Рот у него открыт, виднеется искусственная челюсть, по подбородку стекает слюна. Следом идет женщина в черном одеянии, на ее багровом лице застыло идиотское выражение. Она в стоптанных туфлях, с грязными белыми манжетами, на голове — старомодная шляпка, порыжевшая от времени. В одной руке у нее зажат прозрачный пакетик с грецкими орехами, в другой — три ореха.

— Это его, — говорит она.

— Быстро на десятый, — приказывает один из детективов. Стартер, раскачиваясь, подходит к распределительной коробке и начинает нажимать на кнопки, все застывают в нетерпении.

— Возьмите, сэр, — говорит женщина и сует потерявшему сознание человеку пакетик с орехами.

— Думаю, в настоящий момент джентльмену не до орехов, — вежливо заговаривает с женщиной Stanley.

— Но это его орехи. Он шел там, в lobby, и держал их в руке. Потом упал. Я подняла его пакетик. Три ореха выкатилось. Собрала вот, — объясняет женщина, размахивая тремя орехами возле самого носа Stanley.

— Кажется, он умер, — замечает второй детектив, тиская руку старика.

— Доктор только что поднялся на десятый, — информирует стартер. Старик внезапно закряхтел.

— Смотри-ка, жив! — Удивляется второй детектив.

— Ему уже недолго осталось. Я на такие смерти нагляделся, — отзывается его приятель.

С жужжанием спускается лифт, несколько секунд — и он увозит трех пассажиров наверх.

— Мистер! Мистер! Ваши орехи! Вы забыли свои орехи! — возбужденно кричит женщина, хотя на световом табло уже вспыхивает цифра «6», показывая, что лифт находится на шестом этаже.

— Вы можете спокойно съесть их. Или отдайте детям, — советует Stanley. Затем они с Гаршвой заходят в лифт, который спускается в подвал.

Спустя десять минут Гаршва и Stanley уже стоят с подносами в кафетерии для служащих отеля. Беззубый пуэрториканец гремит тарелками. Над кастрюлями со вчерашними блюдами витает пар, это то, что не съели посетители.

— Остатки индюшатины пойдут?

— Давай.

— И стакан молока?

— Давай.

— А рису положить?

— Давай.

— Уж больно ты разговорчив сегодня, Tony. Старик с орехами так на тебя подействовал?

— Наверно.

— То-то я смотрю — не в себе.

Сам кафетерий располагается на втором этаже. Узкий, с низким потолком и широкими окнами, выходящими на 34-ю улицу. Свет рекламы — красный, белый, зеленый, голубой — отражается на лицах здешних посетителей, ради экономии лампочки тут вкручивают очень слабые. Стены выкрашены в тот же темно-красный цвет, что и весь отель. Только здесь он какой-то грязный, тусклый. Раньше на стенах висели картины. В основном пейзажи, малоизвестные репродукции. Неожиданно их убрали. Новый помощник менеджера решил, что репродукции явно устарели. Помощник этот довольно часто наведывался в Музей современного искусства и обещал раздобыть модерн. Однако на этом месте он продержался всего месяц. Его уволило начальство, прознав, что сей поклонник модерна занимался эксгибиционизмом в подземных переходах и метро. Так в кафетерии и не повесили больше картин. На стенах остались зиять темные квадраты, совсем как мнимое платье голого короля.