Белый олеандр - [104]

Рина свернула со Стейдиум-Уэй. Домов больше не было, только бетонный забор и осыпавшаяся листва. Какое-то время мы ехали вдоль него, потом спустились вниз, в маленький район, похожий на остров ниже уровня моря, слева осталась стена автострады. Справа в залитом дождем стекле выплывала улица за улицей, каждая начиналась плакатом «Тупик». Маленькие дворики, жмущиеся друг к другу, мокрое белье на веревках перед испанскими коттеджами и крошечными «крафтсманами», на всех окнах решетки. Растения на крылечках, свисающие из плетеных кашпо, детские игрушки на газонах с вытоптанной травой, огромные олеандры. «Жабтаун»,[53] гласила граффити.

Мы остановились у испанского домика цвета какао, покрытого толстым слоем краски, с темными окнами и пятнистым газоном, окруженного забором из цепей. Соседи справа держали на дорожке лодку, которая была больше их дома. Слева — сразу видно — жил водопроводчик. Именно в таком месте я и должна была оказаться. Я, оттолкнувшая то единственное хорошее, что было у меня за всю жизнь.

— Что может сравниться с домом?! — воскликнула Рина Грушенка. Непонятно было, шутит она или нет.

Нести сумки она мне не помогла. Взяв самое важное — принадлежности для рисования, дюреровского кролика со спрятанными за рамкой деньгами Рона, — я пошла за ней по хрустящей гравием дорожке к рассохшемуся крыльцу. Когда Рина открыла дверь, в дом бросился белый кот.

— Саша, ах ты нехороший мальчик! Шляешься где попало, — сказала она.

Глаза не сразу привыкли к полутьме этого жилища. Первое, что я заметила, — мебель, множество разной мебели, стоящей вплотную, как на дешевой распродаже. Повсюду лампы, но ни одна не горела. На зеленой кушетке лежала полная темноволосая девица и смотрела телевизор. Кот прыгнул к ней на колени, но она спихнула его. Кинула взгляд в мою сторону, нисколько не заинтересовалась и опять отвернулась к экрану.

— Ивонна, — позвала ее Рина. — У нее много вещей. Помоги.

— Сама, — сказала Ивонна.

— Ты что, не слышишь, что я сказала? Ленивая задница.

— Chingao,[54] кто бы говорил о лени. — Но девица заставила себя подняться с проваливающейся кушетки, и стало видно, что она беременна. Ее взгляд из-под жидких выщипанных бровей пересекся с моим. — В более паршивое место ты попасть не могла.

Рина фыркнула.

— А какое, по-твоему, место не паршивое? Ну-ка говори, мы все побежим.

Девица показала ей палец, стянула со старомодной вешалки свитер, лениво просунула голову в воротник.

— Пошли.

Мы вышли под дождь, теперь мелко моросящий, она взяла из багажника две сумки, я две оставшиеся.

— Меня зовут Астрид.

— Да? И что?

Я прошла за ней в комнату в конце коридора, напротив кухни. Две кровати, обе не убраны.

— Эта твоя, — сказала Ивонна, швыряя на нее мои сумки. — Тронешь мои вещи — убью.

Повернулась и ушла. Большего беспорядка даже вообразить было невозможно. Одежда валялась на постелях, на столе, кучами громоздилась на полу у стен, вываливалась из открытого шкафа. Я никогда не видела столько одежды сразу. Журналы о прическах, обрывки каких-то картинок. Над кроватью Ивонны висели вырезанные из журналов фотографии — мальчики и девочки, взявшиеся за руки или скачущие верхом без седла вдоль берега. На комоде бумажная лошадь в сбруе из обрезков шелка и золотой фольги сторожила ярко-желтый радиоприемник, фирменный набор косметики с двадцатью оттенками теней и фотографию популярного актера в двухдолларовой рамке.

Собрав со своей кровати валявшиеся на ней вещи — сырое полотенце, пару комбинезонов, розовую рубашку, грязную тарелку, — я подумала, куда бы их бросить. Что меньше обидит мою соседку — на пол или к ней на кровать? На пол, решила я. Ивонна все-таки оставила пустыми два ящика в комоде и полдюжины вешалок в шкафу.

Свою одежду я сложила аккуратными стопками в свободные ящики, самые лучшие платья повесила в шкаф, убрала постель. Для остального не было места. «Тронешь мои вещи — убью», — сказала она. Когда-то я сама говорила то же самое. Вдруг вспомнилось, как я в первый раз увидела свою комнату в доме Клер и не могла представить, как я заполню все это пространство. Клер всегда давала мне слишком много, и я ничего не смогла удержать. Я это заслужила. Упаковав оставшиеся вещи в сумки из супермаркета, я запихнула их под металлическую сетку старой кровати. Все мои артефакты, все разные Астрид, которыми я была. Теперь эти сумки под кроватью казались кладбищем. Карикатуру, подаренную Полом Траутом, я повесила над подушкой. «Я никого к себе не подпущу!» Интересно, где теперь Пол. Получу ли я письмо от него? Полюбит ли его какая-нибудь девушка, покажет ли ему, что значит красота?

Разложив вещи, я прошла через узкий коридор на кухню, где сидела Рина и еще одна девица с крашенными в розовый цвет волосами, у которых отросли темные корни. Перед каждой стояла открытая бутылка «Хейнекена», они тыкали сигаретами в немытую стеклянную пепельницу. Столы были завалены грязной посудой и другими вещами.

— Астрид. Это еще одна, Ники. — Рина показала на девицу с розовыми волосами.

Девица смерила меня более внимательным взглядом, чем первая, беременная. Карие глаза взвесили меня с точностью до десятой доли унции, обшарили, не пропуская ни одной детали, прощупали швы на одежде.