Белый олеандр - [105]

— Кто тебя треснул?

Я пожала плечами.

— Девчонки в «Маке». Скоро пройдет.

Ники откинулась на своем полудетском стульчике, слишком маленьком для нее, потянулась.

— Сестрички не любят, когда блондинки путаются с их парнями. — Она запрокинула голову, чтобы отхлебнуть пиво, но не оторвала от меня взгляда. — Эту стрижку тебе тоже они организовали?

— Ты что, дорожный патруль? — вмешалась Рина. — Оставь человека в покое. — Она выудила еще бутылку пива из помятого холодильника с наклейками — фотографиями рок-певцов. Мелькнувшее содержимое богатого рациона не обещало. Пиво, несколько коробочек с дешевой едой на вынос, остатки макарон. Рина протянула мне бутылку. — Хочешь?

Я взяла пиво. Теперь я здесь, с ними. Мы пьем пиво, курим черные сигареты. Интересно, что еще мы будем делать здесь, на Риппл-стрит.

Рина что-то искала в кухонных шкафчиках, открывая и с грохотом закрывая бежевые дверцы. Там были только пыльные старые кастрюли, разномастные тарелки и стаканы.

— Это ты съела чипсы, которые я вчера покупала?

— Ивонна.

— Ест за двоих, — покачала Рина головой. Они с Ники сели в фургон и куда-то уехали.

Ивонна спала на кушетке и сосала большой палец во сне. Рядом устроился белый кот. На столе валялся пустой пакет из-под «Доритос». Телевизор работал, шли местные новости. На десятом шоссе упал вертолет. Женщины в слезах, репортеры с микрофонами, берущие у них интервью на обочине шоссе. Кровь, неразбериха.

Я вышла на крыльцо. Дождь перестал, пахло влажной землей и зеленью. Мимо прошли две девушки с детьми, мои ровесницы. Один малыш ехал на трехколесном велосипеде, другой в розовой коляске. Обе девушки смотрели на меня. Выщипанные брови лишали их лица выражения. Протарахтела голубая машина шестидесятых годов, чья-то радость и гордость, сверкающий хром, белоснежные сиденья. Мы все проводили ее взглядом, пока она не свернула с Риппл-стрит.

К западу от нас в облаках появился просвет, и дальние холмы залило золотыми лучами. Внизу на улице было почти темно, здесь должно было рано темнеть — склон с автострадой наверху загораживал вечерний свет. Но в конце улицы и на холмах светило солнце, золотя купола обсерватории, стоящей на вершине горы, как собор.

Мне захотелось пройти вверх по улице, туда, где солнце, мимо лавочек и домиков с объявлениями о присмотре за детьми, двухэтажных домов на четыре квартиры, банановых деревьев и растущей во дворах кукурузы, пекарни Долли Мэдисон. Магазин электроники. Запчасти, «Кадиллак Джека», новенький автомобиль на огороженной стоянке. На углу мастерская по ремонту, «Салазар Мазда», напротив нее мост Флетчер.

С моста открывался вид на реку, оживленный последними солнечными лучами, льющимися сквозь просвет в тяжелых серых тучах. Как подарочная картина. Облокотившись о сырые бетонные перила, я смотрела на север, на парк и холмы. Река бежала в своем бетонном ложе к Лонг-Бич, оставляя на дне тонны ила, камней и древесных стволов. Несмотря на массивные укрепления по берегам, она все равно тайком возвращалась к своему дикому состоянию. Длинношеяя белая птица рыбачила на камнях, стоя на одной ноге. Ожившая японская ксилография. Пятьдесят видов реки Лос-Анджелес.

Загудел клаксон, мужской голос крикнул: «Эй, детка!» Ничего, все равно машинам нельзя останавливаться на мосту. Я думала, может ли Клер сейчас быть здесь, видеть меня. Мне хотелось, чтобы она тоже увидела цаплю, илистое дно реки.

Все вокруг излучало тихую красоту, и хотя я не заслужила этого, но как было не подставить лицо последним золотым лучам?

На следующее утро Рина разбудила нас еще до рассвета. Мне снилось кораблекрушение в Северной Атлантике, борт шлюпки выскользнул из рук, и я открыла глаза в нашей с Ивонной комнате. Было еще темно и очень холодно. Как на дне.

— Пролетарии всех стран, подъем! — дымом своей черной сигареты Рина прогнала наши сны. — Вам нечего терять, кроме кредитной карточки, «Хэппи Мил» и «Котекса» с крылышками!

Ивонна со стоном заворочалась на соседней кровати, подняла с пола тапочек и лениво швырнула в Рину.

— Долбаный четверг!

Повернувшись друг к другу спинами, мы оделись. Ее тяжелые груди, налитые бедра были поразительно красивы. В холодной полутьме проглядывали линии Матисса, Ренуара. Ивонна была не старше меня, но по сравнению с ней я казалась ребенком.

— Надо сдать эту шлюху в иммиграционную службу. Пусть катится обратно в Россию. — Ивонна порылась в куче одежды, вытащила водолазку, понюхала, отшвырнула. Я побрела по коридору умываться, и когда вышла, она уже копошилась на кухне — лила кипяток в помятый термос, горстями совала в пакет соленое печенье.

В промозглой темноте фургончик светился почти потусторонней белизной, стрелял выхлопами, поднимавшимися таинственной дымкой над серой грязью у крыльца. На большом водительском сиденье Рина Грушенка курила свое черное «Собрание» с золотым ободком и прихлебывала кофе из треснувшей кружки с портретом Уинчелла. Играла кассета «Роллинг Стоунз», ее острые каблуки отбивали ритм.

Мы с Ивонной залезли в фургончик. В машине было темно, пахло отсыревшими ковриками. Ники вскарабкалась на переднее сиденье, Рина захлопнула дверь-купе.