Белый морок. Голубой берег - [347]

— Это аусвайс на имя вашей дочери. Немедленно отправляйтесь в Ситняки, найдите в тамошней управе чинов из Киева, предъявите им вот эту штукенцию и забирайте свою Настусю. Советовал бы только не возвращаться с ней домой. Было бы лучше, если бы вы вообще увезли отсюда семью. Хотя бы на некоторое время. А то сейчас там развернется такое… Все ясно?

— О боже ты мой, чего же здесь не понять! — произнес Опанасюк со слезами на глазах. Дрожащими руками, будто золотую грамоту, взял охристый пропуск с коричневой диагональной полосой и красной печатью с орлом в центре, прижал к груди и не чуя земли под ногами опрометью бросился из хаты.

Ксендз двинулся следом за ним. Во дворе подозвал Рябого и Яроша и коротко приказал:

— Присмотрите-ка за ним. В Ситняках он должен вырвать дочь из заложников. Если все будет там в порядке, отправьте ее на наш запасной «маяк» в Нижиловичах. А потом помогите Юхиму и всю семью туда переправить. И сразу же сюда с докладом.

Возвратившись в светлицу, Ксендз заметил, что Ляшенко о чем-то разговаривал с киевским пришельцем. Но стоило ему переступить порог, как болезненный на вид очкарик мгновенно прикусил язык.

— Продолжайте. Это один из наших командиров, — обратился к нему Ляшенко.

Но тот продолжал молчать. Светил на Ксендза большими, круто выпуклыми очками и молчал.

— Да что же это вы? Может, ждете какого-то особого приглашения? Только предупреждаю: его не будет!

— Я хочу вести деловой разговор с командиром. И при этом с глазу на глаз, без единого свидетеля!

Брови Ляшенко круто сдвинулись на переносицу, стал ледяным взгляд всегда ласковых глаз. Дескать, смотрите-ка, он еще и хорохорится.

— Я просто обязан позаботиться, чтобы мои слова не стали достоянием здешних провокаторов, — поспешил объяснить свое поведение болезненный молодой человек.

— Провокаторов у нас нет!

— К сожалению, ошибаетесь. Мне точно известно, что один из них уже передал в Киев соответствующим службам сведения о вашем подпольном госпитале в Бантышах, провалил какую-то операцию под кодовым названием «Волосожар», разоблачил тайну партизанской типографии…

У Ляшенко даже в глазах потемнело от услышанного. Неужели в самом деле в их среде кроме Квачило действует замаскированный агент гестапо? Притом слишком осведомленный о самых крупных секретах отряда агент! Хотя откуда бы мог знать этот очкарик о подпольном госпитале в Бантышах, об операции «Волосожар», которая только лишь планировалась еще, о партизанской типографии?..

— Кто же он? Кто? — вырвалось у него непроизвольно.

— Лично его, разумеется, я не знаю. Могу лишь сообщить: у него кличка Шарко, проник он в ваш отряд вместе с скорнинскими кандидатами в невольники и теперь где-то трется возле надежных источников информации…

«Покраш! Только он!» — молниеносно озарила Ксендза зловещая догадка. И тотчас же тугая волна плеснула в лицо его пламенем, начинила невыносимым жаром все тело: это же он, именно он невольно проторил дорожку в отряд для фашистского агента! Потому что воспринял в свое время примитивное гестаповское творение, передававшееся тайком из рук в руки по селам, как открытое письмо к партизанам, за искренний крик души корнинской молодежи, которой угрожала отправка на немецкую каторгу. Стыд, обида на самого себя, раскаянье разрывали на куски его начиненное болью сердце. Как можно было купиться так дешево! Как можно…

Сейчас он не мог ни понять, ни объяснить, почему упустил из поля зрения этого Покраша, полностью положившись на благожелательные отзывы Загравы и Чудина, почему своевременно не присмотрел, не проанализировал его поступков. А они ведь были настолько красноречивыми, что даже слепой не мог не заметить: этот человечек просто из кожи лез, чтобы поскорее втереться партизанам в доверие. Нет, совсем не зря он геройствовал еще во время своего «освобождения» под Корнином, ударив неизвестно зачем Колодяжного ножом в живот! Не зря и тащил на себе раненого Чудина из Бантышей до Семенютиного подворья! Отнюдь не случайно не отступал от него уже здесь ни на шаг, всем своим видом демонстрируя собачью готовность в любой момент выполнить любую прихоть Аристарха! Сейчас, когда все эти его поступки стали в четкий логический ряд, для Ксендза было яснее ясного, что Покраш и был тем «извозчиком», которого киевское гестапо направило в отряд на связь с «родичем».

«Постой, постой! Но почему же этот очкарик так заботится о нашем благополучии? Неужели он притащился из далекого Киева для того лишь, чтобы предупредить нас об опасности? А что, если это очередная, тонко продуманная провокация спецов из СД, рассчитанная на то, чтобы посеять рознь между нами, подозрение, неуверенность, взаимонедоверие? — вдруг спросил себя Витольд Станиславович. — Нет, на эту приманку мы так просто не клюнем! Нужно сначала послать хлопцев на Корнинщину, чтобы тщательно проверить в родном селе Покраша, что он за птица, а уж потом сделать выводы».

— Шарко… Шарко… И кто бы это мог быть? — размышлял вслух Ляшенко.

— Над этим вам не стоит сушить мозги. А я могу добавить лишь одно: этому Шарко поручено осуществить операцию под названием «Обед», на которую высокие чины в Киеве возлагают слишком большие надежды…