Белый морок. Голубой берег - [346]

Но вскоре произошло событие… Примерно к полудню с отдаленного сторожевого поста сообщили: к «маяку» приближается в сопровождении неизвестного дорожный обходчик с Житомирского шоссе. Через полчаса на Семенютино подворье вошли под надзором Тимохи Яроша нежданные путники.

— Ты кого сюда привел, Юхим? — встретил их у ворот Довгаль.

— Да вот велено мне спровадить к вам человека… Так сказать, в обмен на мою Настусю…

— Толком говори: кем велено? Что это еще за такой обмен? — ничего не понял Довгаль.

— Ну, вчерашним вечером ко мне из Киева прикатили двое на автомашине… Ну, и приказали, чтобы я отправил сюда человека, который утром придет с косынкой от Настуси… А взамен обещали освободить старшенькую мою, изнывающую у них в качестве заложницы. Вот я, значит, и здесь…

— Так, выходит, ты притарабанил к нам гестаповского шпика? — рявкнул во всю глотку Матвей.

— Что же я должен был делать?.. Так мне советовал сделать товарищ командир, — пролепетал растерявшийся Опанасюк.

А по Семенютиному подворью ветром уже неслось:

— Гестаповского лазутчика привели!.. Лазутчика поймали!..

Раненые и больные, выспавшиеся и полусонные, сбежались партизаны со всех концов к прибывшим. Тотчас же окружили их тесным кольцом и давай обшаривать ненавистными взглядами костлявого и худого, будто после тяжелых болезней, сутуловатого молодого человека в добротном сером костюме заграничного фасона, новых туфлях и на удивление больших очках. Так вот он какой, настоящий гестаповский оборотень!

— Товарищи, я хотел бы встретиться с вашим командиром… — слишком спокойно и с достоинством промолвил очкарик, украдкой улыбнувшись уголками губ.

Но его тут же грубо оборвали:

— Навозные черви — твои товарищи, а не мы, шкура ты продажная!

— Видали, он еще и разглагольствует о командире… А ну, заткни, Тимоха, ему глотку!

В тот же миг кто-то из загравинцев так стукнул очкарика ногой, что он тотчас же полетел кубарем.

— Зачем же вы так сразу? — лежа на спорыше, простонал тот. — Вы бы сначала спросили: кто я, зачем прибыл сюда?

— Скажи спасибо, что мы до сих пор еще не прикончили тебя!

Пришелец попытался было встать на ноги, но кто-то снова угостил его тумаком.

— Да подождите хоть минуту! — уже не мольба, а гнев прозвучал в его голосе. — Я ведь полностью в ваших руках и никуда не денусь. Вы можете со мной сделать, что только пожелаете, но сначала отправьте к своему командиру. У меня есть важное дело к нему…

— В самом деле, хлопцы, нечего нам здесь… Его нужно бы отконвоировать в лагерь, — предложил Антон Рябой.

— Что-о-о? И этого тоже в лагерь? — закричал Довгаль. — А не слишком ли много будет там всякой дряни? Почему это наш лагерь должен превращаться в курорт для гестаповских гадюк? Хватит того, что Ксендз и так уже собрал там целый выводок… Прикончить гада — и вся ярмарка!

— Правильно, прикончить! За смерть Загравы и Маршубы!

— Кровь за кровь! — распалялись от душевной боли, от горя партизаны.

И в этот момент в центр круга протиснулся Опанасюк, упал на колени рядом с очкариком, поднял в отчаянье руки над головой и заголосил, как на похоронах:

— Опомнитесь, люди добрые! Если вы порешите его, то навсегда погубите мою Настусю. А чем она, несчастная, перед вами провинилась? Что плохого я вам сделал?..

Этот отчаянный крик и привел в сознание Ксендза. Вскочив на ноги, он быстро бросился к толпе.

— Что здесь за перебранка, разрешите узнать?

— Да вот Опанасюк гниду гестаповскую сюда приволок… Хочет ее подбросить нам в обмен на свою Настусю…

— Пропустите их обоих в хату! — распорядился Ксендз.

— А не много ли чести? Мы перед разной нечистью чуть ли не на животе ползаем, а они по нашему брату — свинцом из засад, — встал вдруг на дыбы Довгаль. — Да пусть у меня лучше ноги отсохнут, чем я поведу такую нечисть в хату!

Вдруг с треском раскрылись оконные рамы, из светлицы выглянул комиссар Ляшенко:

— Это что за дискуссии, товарищ Довгаль? Вы что себе позволяете? Немедленно выполняйте приказ старшего командира!

Притихли, умолкли партизаны, начали расходиться кто куда. Последним побрел к крыльцу Довгаль. А следом за ним — Опанасюк, очкарик в фасонном костюме и Сосновский.

— Товарищи хорошие, заступники наши, сделайте так, чтобы фашистские аспиды отпустили мою Настусю, — переступив порог светлицы, снова упал на колени дорожный обходчик. — Напишите им расписку, что не тронете этого посланца, иначе…

— Кому и какую расписку нужно писать? — удивился Ляшенко.

— Вам писать ничего не нужно, — вмешался в разговор очкарик. — Это я должен подать охранникам заложницы знак, что со мною ничего плохого не случилось, и они могут ее отпустить… Но перед этим я хочу получить заверения в том, что мне будет предоставлена возможность поговорить с вашим командиром. Это — единственное мое условие.

Ляшенко многозначительно переглянулся с Ксендзом и промолвил без задержки:

— Считайте, что такое заверение вы уже имеете…

Молодой человек не стал требовать других гарантий, как на его месте поступил бы кто-нибудь другой, и сразу же извлек откуда-то из-за лацкана еще совсем нового пиджака жесткую охристую картонку, согнутую вдвое, и протянул ее Опанасюку: