Белый морок. Голубой берег - [345]

Прибыв на «маяк», Ксендз сразу же заметил, что его здесь давно уже ждали. Иначе зачем бы это дневальный встретил его еще на пруду через пересохший ручеек и молча указал на сенник? Не заходя в светлицу, Сосновский поспешил к облюбованному хлопцами месту отдыха после многодневных переходов и боевых операций.

— Витольд Станиславович, идите-ка сюда, — еще издалека донесся голос Семена.

Ступив под навес, Ксендз с удивлением заметил, что хлопцы не спят. Трое из них, полураздетые и разутые, вповалку лежали на утрамбованном десятками спин сене, смотрели в дырявый потолок печальными глазами и не думали спать.

— Так вы уже слыхали, товарищ Сосновский, о наших делах? Прямо скажем: сквернейшие дела… — И хмурый Синило, не дожидаясь приглашения, принялся рассказывать о многотрудном рейде их группы по Бородянщине, Бышевщине, Макаровщине, Иванковщине и Розважовщине, о повседневной шумихе, которую поднимали свирепыми расправами и оглушительно-горластыми митингами «калашниковцы», о массовом потоке молодежи в ряды красных партизан, наконец, об их страшной находке среди болотистых дебрей над безымянным лесным ручейком…

Коростылев с Новохатским только поддакивали да изредка подбрасывали скупые реплики, стремясь не прерывать Семена.

— В Пекарях мы все-таки застали «неуловимых мстителей». На радостях Василь решил лично отправиться на встречу с их командиром. Разумно это было или не очень, но мы без пререканий приняли его решение. Всяк ведь знает: с Загравой много не наспоришь. Ну, пошел, значит, он с Маршубой в село, а наше дело телячье — жди. И вдруг чуточку погодя слышим: в Пекарях вроде бы поднялся переполох, началась перестрелка. Что нам было делать? Ну, посидели малость, подождали, а потом на коней — и айда в село. Так, будто беду предчувствовали… Выскочили на площадь, а там, кроме повешенного за ноги на телеграфном столбе местного старосты, нет ни единой души. Спрашиваем у людей: что здесь за стрельбище было? А нам все в один голос: калашниковцы двух лазутчиков гестаповских схватили, которые якобы хотели их командиров порешить… Короче, допытались, что пойманных постреляли калашниковцы, а в придачу еще и привязали за ноги к бричкам и помчались наперегонки с ветром. Разумеется, мы за ними изо всех сил. И вдруг за селом увидели: в дорожной пыли валяются какие-то два трупа. Наверное, их родные матери не узнали бы — такие изувеченные. Но когда мы присмотрелись… это были Заграва и Маршуба…

— Мы их неподалеку там, под лесом, похоронили… — добавил Коростылев.

— Ну а потом сюда что было мочи!..

Зловеще загадочным, просто фантастическим выглядел рассказ Семена Синило. Все в нем настораживало Ксендза, рождало тяжкие подозрения. И эти демонстративно-шумные митинги с непременными публичными расправами, которые чинили неизвестно зачем так называемые калашниковцы над мелкокалиберными фашистскими прислужниками. И эта огромная гора трупов сельских хлопцев и девчат среди непролазной чащи над лесным ручейком, которую кто-то очень хотел скрыть от людских глаз песчаными завалами и пожарищем. И, наконец, бессмысленное, садистское убийство Загравы и Маршубы…

Чем дольше размышлял над всем этим Ксендз, тем больше крепла у него мысль, что прибытие на житомирский аэродром Гиммлера и гибель «таранов» в Мануильском лесничестве, появление в их лагере гестаповского «извозчика» с ампулой цианистого калия и гибель Загравы с Маршубой соединены какой-то незримой таинственной нитью. Да что там соединены — все эти события наверняка были крепко скручены в тугой клубок причин и следствий, которые в свою очередь становились причинами еще более грозных последствий. С каждой минутой в нем утверждалась непоколебимая уверенность, что их отряд уже попал в адский водоворот событий, точение которых теперь целиком определяли спецы из службы безопасности рейхскомиссариата. Собственно, этого давно следовало ожидать. Разве могли оккупанты смириться со столькими потерями, нанесенными им партизанами? Несомненно, они долго и тщательно готовились к отплате. И вот наконец, улучив момент, начали глобальную антипартизанскую операцию.

«Знать бы только, что именно известно о нас фашистам. Кто их так подробно обо всем информировал? Сведения именно о последних событиях… Значит, агент проник к нам совсем недавно… Кто в последние дни прибился к нам?..»

Множество вопросов возникало перед Ксендзом, и на каждый из них он не мог ответить с уверенностью. Догадки, предположения, предвидение… Не привыкший лукавить с собой, он с какой-то болезненной отчетливостью понял, что оказался в глухом тупике, из которого не вырваться без посторонней помощи. Но откуда, от кого мог ее ждать? Кто раздобудет для него вражеские тайны, на базе которых можно было бы всесторонне оценить обстановку и принять единственно правильное, можно сказать, спасительное решение и тем самым избежать трагедии?

Внезапно Ксендз почувствовал, как в его грудь проскользнул и начал подбираться к сердцу неприятный холодок. Давно, очень давно не посещал Витольда Станиславовича этот непрошеный, постылый гость, а вот сейчас нахально ворвался в душу, вытеснил все чувства, пригасил мысли. Обессилевший и какой-то равнодушный, ничего не слыша и не видя, Ксендз надолго оцепенел. И, казалось, ничто не могло вырвать его из глубокой задумчивости.