Белый морок. Голубой берег - [3]

Не помня себя он кинулся по ступенькам вверх, надеясь вбежать в чью угодно квартиру, а уж оттуда попытаться как-нибудь выбраться наружу.

Снизу тоже раздались торопливые шаги.

Взбежал на пятый этаж, и — о горе! — двери всех трех квартир наглухо заколочены досками. Что делать?

А шаги снизу все ближе, ближе…

Увидел в углу железную лестницу и бросился к ней. Сердце чуть не останавливается: что, если и на чердак нет хода? Но, к превеликой его радости, дверь туда не была заперта.

— Стой! — угрожающий голос снизу.

Влетел на чердак. Духота, пыль, темень — лишь в отдалении светлеет небольшое окошечко. Спотыкаясь чуть не на каждом шагу, со всех ног устремился к светлому квадрату. Понимал, очень хорошо понимал, что у него, безоружного и загнанного в тупик, нет никаких шансов на спасение. Никаких! И все же на самом донышке сердца теплилась слабенькая надежда выбраться на крышу, а оттуда — на соседний дом… Только бы удалось перескочить на соседний дом!

С трудом добрался до узенького чердачного окошка. Удар плечом с разгона — рама с треском вылетела на гулкую кровлю.

И сразу же хрипловатый голос от лестницы:

— Стой, каналья!

Не оглядываясь, выпрыгнул на крышу. И замер. Солнце, катившееся к горизонту, ослепило его, и он невольно закрыл ладонями глаза, застыл на месте, чтобы не сорваться вниз. И в этот момент ему вдруг вспомнилось такое же слепящее солнце над горизонтом; отполированные ветрами, спрессованные холодом снега сколько хватал взор; обледеневшая сопка над скованным льдом лесным озером… Именно на той сопке он, тогдашний полковой связист, взял своего первого «языка». Совсем случайно взял. Возвращаясь ночью из штаба полка, сбился с дороги; обессиленный, блуждал по лесу, а под утро притащился на сопку за озером. Заметил меж запорошенных сосен замаскированную землянку или блиндаж и на радостях кинулся туда. Его счастье, что именно в ту минуту оттуда вышли, громко хохоча, два белофинна. Не помня себя метнулся к ближайшему сугробу, зарылся в него с головой… Даже сейчас холодело в груди, когда в памяти всплыло, как торчал целехонький день с обмороженными щеками под носом у финнов, дожидаясь темноты. Наверное, никто бы никогда и не узнал об этой не очень-то славной странице его фронтовой биографии, если бы перед самыми сумерками не потянуло до ветру какого-то длинновязого унтера. Тот выскочил из блиндажа, расстегивая на ходу штаны, и, ослепленный последними лучами солнца, ткнулся к злосчастному сугробу. Ну, и получил удар по темени. Около полуночи Павел доставил его в штаб кирпоносовской дивизии…

«А солнце ведь должно ослепить и гестаповца, — всплыла мгновенно догадка. — Непременно ослепит! Нужно только не прозевать мгновение, только бы не прозевать!..»

Мелко дрожа всем телом, припал к шершавой, проржавленной жести чердачного окошка: ну, подходи, подходи, людолов!

Секунды… Какими нестерпимо долгими иногда могут быть секунды…

Но вот на чердаке послышался треск раздавленного ногами стекла, скрип железа и натужное, прерывистое сопение. А через мгновение из отверстия настороженно высунулась жилистая, костистая рука с крепко зажатым «вальтером». Короткий резкий удар до запястью — и «вальтер» загремел вниз по железу. Следующий удар уже по голове преследователя.

— А-а-а… каналья! — и у окошка осталась только свалявшаяся шляпа.

Павел молниеносно взобрался на гребень крыши с одной-единственной мыслью: быстрее, как можно быстрее на соседний дом! Но пробежал шагов десять и остановился: соседний дом был двухэтажным. Нет, не перебраться на него с такой высоты! К тому же улица уже кишела полицаями. Пожалуй, десятка два их металось по тротуарам, разгоняя случайных прохожих. Один против двух десятков… Он горько усмехнулся и с каким-то безразличием осознал: конец. Однако не смерть его пугала — угнетала мысль, что не сумел никого предупредить о здешних провалах. А комиссар ведь непременно пошлет в Киев другого гонца.

Еще раз взглянул вниз — нет, о спасении нужно забыть! Тогда он приложил ладони рупором ко рту и изо всех сил закричал толпе, медленно разраставшейся на тротуаре вопреки угрозам полицаев:

— Лю-у-уди! Передайте партизанам…

— Молчи! — раздалось совсем рядом.

Обернулся — на согнутых ногах и с широко расставленными руками к нему неторопливо, осторожно подкрадывался гестаповец. В выпуклых глазах — волчий блеск. От такого пощады не жди!

Вот уже между ними шагов восемь, шесть, пять… Однако Павел словно бы не замечал своего преследователя. Стоял с горькой усмешкой на губах и скорбно смотрел на столь родной и уже чужой город. Лишь длинные его ресницы изредка вздрагивали да медленно сжимались в кулаки пальцы.

— Но-о-ож! — раздался отчаянный крик снизу, когда в руке гестаповца хищно сверкнула сталь.

Но Павел даже не вздрогнул. Потому что уже сделал выбор между ножом и пропастью.

Его спокойствие обескуражило гестаповца. Тот, наверное, заподозрил, что парень уготовил ему какие-то силки, и нерешительно затоптался на месте. Этой мгновенной растерянностью врага и воспользовался Павел.

На тротуаре видели, как он молнией метнулся на гестаповца, сбил его с ног, мертвой хваткой вцепился в горло. Видели вместе с тем и то, как фашист всадил нож в своего противника. Партизан громко вскрикнул, однако не выпустил врага из рук. В толпе — крики ужаса. Многие отвернулись, чтобы не видеть, как они сорвутся на землю.