Белый морок. Голубой берег - [5]

— Не приходил… — И Митько опускает маленькую, как у отца, голову. — Совсем плохо дело.

— А разве я говорю, что хорошо? В Блиставице вон, поговаривают, уже каратели появились.

— Каратели? — раздалось со всех сторон.

— Такой слух прошел. — И Свирид, ни на кого не взглянув, хмурый и подавленный, пошел на другую половину хаты, где старая Свиридиха уже готовила ужин.

Свирид ушел, а Митько так и остался стоять у притолоки. С поникшим взором, с опущенной головой. Словно чувствовал какую-то вину перед своими горькими побратимами и ждал упреков.

Но упреков не было. Минуты истекали за минутами, а никто не проронил ни слова. Вот и солнце спряталось за далекими лесами, в хатенку непрошено просачивались сквозь маленькие, подслеповатые оконца сизые сумерки. И от этого тишина стала казаться еще гуще и невыносимее.

— Что же будем делать, Артем? — отозвался наконец из угла крепкий мужчина неопределенного возраста.

На первый взгляд ему можно было дать не больше сорока, но густая седина на висках и резкие продольные складки на выдубленных ветрами щеках убеждали: этот человек истоптал уже немало сапог на жизненных дорогах.

Это был потомственный киевский железнодорожник Варивон Буринда. Правда, среди присутствующих мало кто знал его настоящую фамилию: и в подполье, и здесь, в отряде, его величали то Варивоном, то Серым. Возможно потому, что и его широкое плоское лицо, и мягкие слежавшиеся волосы, и даже спокойные серые глаза казались всегда припорошенными угольной пылью; или потому, что он ничем не выделялся — ни оригинальным нравом, ни остротой ума, ни внешностью и словно бы стремился остаться в тени, на втором плане.

— Так что будем делать, комиссар? — переспросил Варивон Буринда, давая этим понять, что не отступится, пока не услышит ответа.

Вопрошающие взгляды скрестились на Артеме.

Если бы он мог с уверенностью ответить на этот вопрос! Уже не первый день ломает себе голову, но так и не придумал, что же делать в случае, если не появится Петрович. Вот если бы его спросили, как сделать за смену больше сотни замесов или повести бригаду бетонщиков на штурм рекорда… А что касается тактики партизанской борьбы, то тут он явно не мастак.

— А ты что предлагаешь? — спросил в свою очередь Варивона Артем.

— Пора кончать бесплатный курорт! Больше недели жирок нагуливаем — хватит!

— Ты же знаешь, что это не наша вина. У Петровича адреса явок, пароли, утвержденный горкомом план дальнейших действий.

— Но ведь Петровича нет. И неизвестно, когда он прибудет. Так неужели весь отряд должен сидеть сложа руки? Нужно начинать без Петровича…

Не успел Варивон закончить фразу, как вскочил Василь Колесов. И сразу же приковал к себе внимание присутствующих. Этот человек обладал исключительной способностью привлекать к себе всеобщее внимание. Даже когда сидел спокойно, все равно многие поворачивались в его сторону, их привлекала его шевелюра — на редкость рыжая, золотистая, как полыхающий осенним багрянцем придорожный куст боярышника.

— Серый на все сто прав! Нам тут нечего больше сидеть. И так уже целую неделю угробили.

У Колесова, к которому еще в Дарницком лагере военнопленных прилипло прозвище Заграва[1], была привычка говорить про обыкновенные вещи с такою страстью, что казалось, он кого-то обвиняет в тягчайших грехах.

— Слушай, а конкретнее ты не можешь?

— Отчего же, могу… — И вихрем подлетел к столу, за которым тяжело горбился комиссар. — Выходить отсюда надо. И немедленно! Думаете, каратели прикатили в Блиставицу, чтобы подышать чистым воздухом? Пронюхали они что-то, это точно… Нужно выходить в рейд. Ну, а там жизнь подскажет, как быть. Я не прав, скажете?

— В рейд? Не дождавшись Павла?! — то ли спрашивает, то ли возмущается Митько. — Как же это получается? Верчика послали в Киев, а сами драла отсюда?..

— Верчик должен был вернуться еще вчера. Почему он не выполнил приказ комиссара? — вдруг присоединился к мужским и женский голос. — Я тоже за то, чтобы выходить немедленно.

— Клава, держи пять! — протягивает Заграва свою могучую пятерню единственной среди них женщине.

— А что, если Павло с Петровичем под утро вернутся? — не унимается Митько.

Но на его слова не обратили внимания. Взгляды присутствующих направлены на Артема Тарана: какое решение примет комиссар будущего партизанского отряда?

Некоторое время Артем сидел с опущенной головой, в сомнении. Потом повернулся к окну, у которого с погасшей цигаркой в зубах молча горбился остроплечий человек с аккуратно зачесанными назад белокурыми редкими волосами на красивой голове. Неведомо почему, но в группе недолюбливали этого человека и презрительно называли Ксендзом.

— А что скажет Витольд Станиславович? — спросил Артем.

Тот и бровью не повел. Сидел, опершись локтем на источенный шашелем подоконник, и прищуренными светлыми глазами смотрел сквозь мутное стекло, как за лесом медленно догорает предзакатное зарево. Присутствующие колюче глядели на него и ждали. Ждали долго. И только когда молчание уже стало казаться неприличным, Витольд Станиславович великодушно взглянул на товарищей с едкой усмешечкой.

— Тронут вниманием к моей персоне, но, простите, ничего оригинального посоветовать не могу, — сказал он тихо и как-то особенно мягко, словно любуясь каждым своим словом.