Белый, красный, черный, серый - [2]

– Глаша! – крикнул, выходя из квартиры. – Если прилетит Ворона, открой ей окно, пожалуйста! И покорми!

На автостоянке его догнало новое письмо. Дурман, чтоб его.

«Примите расшифровку нейрограммы и материалы дела. Дедлайн завтра в пять утра. Жду ответа, как соловей лета».

Издевается.

Леднев сел в машину и открыл файл. «Дело зэка-1097».

2. Луч Правды

Зима исходит. День с ночью равняются.

Сегодня пятый день масленицы, сырная седмица, мясопустная неделя.

Уроки закончились. Мы сидим в классе, окна зашторены, только подсвечен неоновой рамкой портрет Государя на стене, а под ним горит экран: в эфире Луч Правды. Пятница – значит, покажут казнь. Судят какого-то большого начальника, генерала, по фамилии Жижа – и сам до чего противный тип, слава богу, телевизор запахов не передает, – потому что по фактуре видно: зело вонюч гражданин. Обширный хряк, пудов на десять – отожрался на добре народном, краденом – весь жирным потом сочится, рубаха шелковая на нем, вишневая с кантом золотым, черная в подмышках и на пузе разъехалась, а пузо рыхлым валиком над брючным ремнем нависает, как тесто ползет из кадки, и колышется, и трясется, и пупом таращится… Тут еще, конечно, Луч Правды свойство такое имеет – иного так засветит, что вся мерзость нутряная наружу. А иной сидит, ручки сложил – и такой весь кроткий, ясный, прямо бестелесный – это уже, будьте-нате, враг поковарней, это духовный враг, вот как отец Всеволод Озерцов, раскольник, которого в другую пятницу судили.

И вот, значит, сидит этот Жижа-генерал – с брюхом своим, гадкий, опупевший. А над ним – голоса прокурора и судьи разносятся, державно-благостно и скорбно, будто звоны колокольные в Страстную неделю – и так на душе легко становится! Так покойно! Все правильно, все хорошо – так и надо, только так и надо, так всем нам и надо, думаешь. А что «так надо» – Бог весть, просто твердо знаешь: надо, и все. Никакой суеты в уме. Умиротворение.

«Следствием установлено, что подсудимый Жижа… Злоупотребляя служебным положением… Незаконное преследование подвластных чиновников и торговых людей… Вымогательства, коррупционные сделки…» – читает прокурор.

Рядом со мною Рита ерзает, мается. Украдкой зевает.

– Скорей бы казнь. Ноги затекли. Потом айда на речку? – шепчет. – Там наши с нохчами на кулачках сегодня биться будут. А мы – метелицу плясать.

Я киваю. Хотя – сколько можно плясать эту метелицу. Сказано: от звезды и до воды – а святки давно минули.

На парту шлепается самолетик, Рита разворачивает, толкает меня локтем:

– Зырь.

Записка узким прямым почерком: «Возьмете в хелхар?;)»

– Юрочка, – томно сообщает Рита, глянув через плечо.

Ну, да. Кто еще хоровод модным хелхаром обзывает? И архаичные смайлы рисует? Неоэклектист. У него даже шнурки на ботинках завязаны на манер смутного времени.

Я тоже оборачиваюсь. С задней парты, пригнувшись, пристально смотрит на меня Юрочка Базлаев. Подмигивает. Потом указательным и безымянным пальцами изображает танцующего человечка.

– Ой! А что это ты так покраснела, кума? – прищуривает глаза Рита.

– Я?.. Разве?..

– Да ваще! – она понарошку плюет на палец, прикладывает к моей щеке:

– Пс-с-с!

– Перестань!

– Остынь! – смеется Рита.

Ментор стучит указкой по столу:

– Гамаюн, Дерюгина! Разговорчики! Еще одно слово – и рассажу!

«…Для чего была создана целая организация преступного сообщества. Следствие длилось три года, 500 томов сведений агентурного учета… Члены ОПС и подельники установлены, будут привлечены…».

Куда-то делось мое умиротворение… Все из-за Риты.

Ей лишь бы поддеть, подзанозить: Юрочка, Юрочка… А что Юрочка – я и сама не знаю. У него такие светлые, бледно-русые волосы и вообще. Ментор говорит, мол, лицом и духовными исканиями наш Юрочка похож на графа Льва Толстого, героя Крымской войны. Глаза-незабудки, нос уточкой, широкий пухлый рот. И Юрочка шутя в герои готовится – а может, и правда станет: вроде, долговяз и сух, а силен, как жила. Ходит у Ментора в любимчиках. Тот, хоть и ворчит на него часто, но любя, заботливо. Бывало, скажет: «На этой неделе снова у нас по всем предметам Базлаев впереди. Смотри, Юра, не зазнавайся, беги да не забегай. Помни: первый всегда одинок». И обязательно добавит – уже всему классу: «Но, как сказал наш Верховный муфтий, «если первый повернут к одиночеству лицом, то последний подставляет ему спину».

«…Был испытан сывороткой правды… Мы все знаем этот механизм… Преступник состоит из множества мерцающих слоев: ложь-правда-ложь-правда… И как при отчитке изгоняемые бесы…»

– Да, да, – кивает Ментор. Он весь подался к экрану, шею вытянув, лицо от умиления замалинилось, глаза сияют благоговейной влагой.

Я, наверное, тоже преступник: правда и ложь во мне прячутся друг за другом и рядятся друг в друга. А вот Рита не такая. В ней нет обмана, но много игры, вызова. Даже когда она лукавит, то смотрит на тебя такими веселыми глазами, будто говорит: видишь, я тебя за нос вожу – ну-ка, разгадай, в чем дело. И вещи у нее такие же – все с каким-нибудь фокусом: пенал с тайной катушкой, на которую наматывается шпаргалка, ручка с невидимыми чернилами, светящиеся в темноте бусы, ластики-хамелеоны, китайская коробочка-головоломка… Мальчишки обступят и кричат: «Оба-на! Ого! Ничего себе! А это что? А как оно работает? А дай потрогать?». Рита раздаривает свои сокровища направо и налево: «мне папа еще привезет». Ее отец – капитан дальнего плавания, ходит по Волжскому пути через Идель-Урал на Каспий – оттуда морем в Иран. Однажды он привез ей красный хиджаб. Вроде что тут особенного – ну, хиджаб, ну, красный… Но какой это был красный! Не наш родной кумачовый, а какой-то райский, сказочно-алый, как перо жар-птицы. А ткань!.. Не ткань, а воздух. И когда она перехлестнула этот огненный воздух вокруг своей балетной шеи и пошла по коридору, вся такая узкая, точеная, с фарфоровым лицом, в этом нимбе алого сияния, сквозь толпу кургузых пионеров и кохров