Белый колдун - [8]

Надька и не думала о сне. Не поспевала глядеть на все и всех жадными дорвавшимися глазами. Забывала про Устю, не видела ее, не слышала ее вопросов. Все глядела на других, все прислушивалась к ним.

Она едет к доктору, у нее испорченная правая рука, нет всех пяти пальцев, а то бы она разве когда-нибудь сдвинулась со своей Нижней Ждановки! Ну, а другие-то куда едут и зачем, да еще со скарбом, с малыми ребятишками? Им-то чего не сидится дома? Их-то кто гонит?

В уездной амбулатории долго ожидали в длинном, жарко натопленном коридоре. Слева и справа вдоль стен были скамейки, скамейки, скамейки, все до одной занятые больными, ожидающими вызова к разным врачам. Между двумя рядами этих скамеек, в узком проходе, пробегали больничные служащие, толклись родственники и сопровождающие больных. Больные грустно присматривались друг к другу, расспрашивали о болезнях, докторах, лекарствах. Записывали адреса, куда еще можно толкнуться, показывали, кому какие дали порошки, капли, менялись рецептами…

Устю все в коридоре жалели, что она с таким серьезным делом явилась в уезд.

— Поезжайте вы лучше в губернию, к частному врачу, за деньги! А здесь что! Здесь все равно, что и в волости, в сельской больнице! Никакой разницы! Здесь только знают — режут! С чем ни придешь — сейчас же резать!

Вызвали Надьку по фамилии.

Взволнованно вскочили со скамейки; засуетились с мученическими лицами; затискались, куда указывали люди, в дверь, в обе сразу. Кто-то что-то кричал сзади из коридора, кто-то что-то говорил впереди, из докторской, — ничего не разобрали.

Надька сама нипочем не волновалась бы так, но ее сбивала Устя, на которой не было лица и у которой дрожало все.

— На что жалуетесь?

— Вот, доктор, рука. Сросшись все пять пальцев. Нет возможности работать по крестьянству: ни доить, ни полоть, ни прясть, ни вязать… И задразнили совсем девчонку. «Косорукая», да «косорукая». Так задразнили, доктор, что прямо не знаю, что мне с ней делать.

— Ну, что ж, — спокойно и согласно ответил доктор, взял в руки култышку, повертел, осмотрел, потом глянул на Надьку, на Устю, что за люди. — Приезжие?

— Приезжие, — подхватила зябким голосом Устя. — Вот это главное, что приезжие. Замучились, ехамши.

— Ну, что ж, можно, — еще раз согласился доктор. — Тогда приводите девочку завтра в полпервого на операцию: удалим ей всю эту штуку, вот до сих пор. Все равно она ей теперь ни к чему, только мешает. И так, значит, в полпервого, только не опаздывать. Следующий!

— Пойдем, Надюшка, — едва произнесла Устя, ошеломленная, задыхающаяся, злая. Пойдем.

«Как люди предупреждали в коридоре, так и вышло!»

— Чего же это он сказал-то? — любопытно спросила Надька за дверью, приглядываясь к встревоженной сестре.

— Глупых нашел, — дрожа от возмущения буркнула Устя. — А я с ним и разговаривать-то долго не стала. Ишь ты, чего захотел!

Остаток дня промучились на прежнем вокзале, ночью несколько раз садились не в свой поезд, с ужасом выбрасывались обратно на платформу, наконец угодили в тот, в который надо было, и покатили в губернию.

Не спали и эту ночь, вторую. Боялись заехать не в ту сторону. Все спрашивали всех, туда ли едут.

Ехали, и казалось, что не были дома месяца два, три…

В губернии позвонили по указанному адресу к частному врачу.

Дверь открыла баба, очень толстая, недовольная, неряшливо одетая, видно кухарка. Окинула наглым взглядом обеих и, не впуская в дверь, сказала:

— Только наш доктор меньше трех рублей не берет.

— Ну, что ж, — грустно вздохнула Устя.

И они вошли.

— Напрасно везли, осмотрев култышку, холодно произнес доктор, пожилой, неподвижный, упитанный, как и его кухарка, с безжизненными студенистыми глазами, с каменным лицом, в очках, придававших ему что-то совиное, зловещее.

— Издалека? — спросил он равнодушно, видя что обе с узелками.

— Издалече. Вот это главное, что издалече.

Каменный доктор еще раз взял в свою безжизненную руку Надькину култышку и повертел перед собой, как никуда негодную вещь.

— Ничего нельзя сделать.

— Почему? — вырвался вопрос у Усти.

— Сухожилия, сухожилия, сухожилия, матушка, порваны. А вы хотите, чтобы вам разъединить пять сросшихся пальцев и чтобы они еще двигались.

— К вам везли, доктор, на вас надеялись, доктор…

— Теперь хоть куда, хоть в Америку ее везите. Нигде ничего не сделают. Нигде, матушка, нигде.

Доктор замолчал, уткнувшись водянистыми глазами в стол.

Устя поняла, что надо уходить, развязала зубами узелок на платке, достала оттуда скомканный трояк и по простецки протянула его доктору, — как на рынке.

Доктор деньги в руки не взял, слегка поморщился, указал выпученными глазами на свой письменный стол.

Устя положила грязный трояк на чистый стол, взяла за руку Надьку, и они вышли.

Закрывавшая за ними на три запора парадную дверь жирная кухарка глядела на обеих молча, чуждо, пристально, со скрытой насмешкой.

Еще одна надежда Надьки рухнула!

И по возвращению в деревню девочка еще крепче замкнулась в себе, еще упорнее избегала встречаться с подружками. Все только работала что-нибудь по двору, по дому, да думала, думала…

В этих назойливых думах, однажды ночью, когда она и спала и не спала, примерещился ей колдун, к которому она по совету добрых людей будто бы пробиралась темной ночью через глухой лес…