Белый карлик - [11]

Хорошо бы, все кончилось новым общинным строем, пусть не совсем первобытным, ведь говорят движение по спирали?..

Одним словом, попался, ухнул в эпоху разлома и разброда. Оказалось, плохо приспособлен к возможным изменениям. Еще повезло - квартира своя, могу руками, например, телевизор починить, а это главный в жизни прибор, смотровое окно.

А вот в семейную жизнь пролезать не нужно было. И первый раз, и во второй... Потом история в школе получилась не совсем интеллигентная. Работы не было. Со стихами возникли неурядицы, высмеяли меня. Одно за другим, пошло-поехало. Одно за другим.

Все не так, не так!..

***

Как наша судьба незаметно но прочно связана с глобальными явлениями. Противно, но деваться некуда. В эпоху поворотов начинаешь понимать, что раньше, пусть мерзко и страшновато было, но все лучше, чем теперь - на льдине да в апрельский теплый день.

Мне говорят, подумай, идиот! Ведь убивали!

Кто спорит... Но бывали времена, направо-налево не крошили. Сумрачные, тихие года. Каждый век возникали такие щели во времени лет в двадцать шириной. Счастливое поколение, считай, если тихая щель ему достанется лет в двадцать, да еще в те свои годы, когда желание жить налицо и силы на подъеме. Живи и радуйся. А в девятнадцатом веке, не двадцать, а все шестьдесят, наверное, - прадед, прабабка, деревянный дом в тихом и чистом прибалтийском городке... Девять детишек, шумные вечера, внизу магазинчик, ювелирные прелести, мелкий бизнес, как теперь говорят. День за днем, год за годом... растут дети, умирают старики, все правильно, все достойно...

Кончилось войной, Европа вздыблена, смерть, перевороты, лагеря... Гриша теперь вздыхает про свои двадцать - шестидесятые-восьмидесятые, повезло, говорит, попал в брежневский рай. Можно было жить собой, прожить на пенсию и даже подкармливать детишек, достигших зрелости... в ненужном учреждении гонять чаи в теплой компании ... в крайнем случае сосать почти даровую корку хлеба и рассуждать об особой роли интеллигента в историческом процессе... Сладкие мысли, сладкое время.

А мне что досталось? В двадцать война, в тридцать перестройка, и пошла катавасия, где моя щель в двадцать лет шириной?

Зато свобода!..

Очень своеобразно поняли. В гробу я видел вашу свободу.

Вы скажете, стыдитесь?

Сами стыдитесь. Что оказалось? - то, к чему стремились, давно подвержено тленью, прогнило и вонючим гноем исходит. Мы, как всегда, солидно опоздав, выбрали самый замшелый вариант, паршивого Боливара, он нам по скорости показался подходящим скакуном. И совершенно неясно, как выкручиваться. Талдычили про выбор, а какой тут выбор - или тягловое животное, зрелищ и хлеба, или вампир и бандит... или снова на амбразуру?.. В математике есть задачи неразрешимые, Ферма и прочие, отчего бы в темном углу истории с такой не повстречаться?..

Нет, не страшно нам, тупичками промозглыми не запугаешь! В истории все разрешимо. Нарожать новых людей вместо негодных, отправить на свалку несколько поколений, и нет проблем. И оправдание налицо - процесс требует.

***

Начал свою повесть, и сразу затор - как писать, словно сам с собой говоришь, или почище надо?.. И посоветоваться было не с кем, Гриша всегда поддержит, но критик он плохой. Я говорил уже про него, Григорий Афанасьевич, пожилой алкоголик. Зато у Гриши знакомый оказался, назову его Виктор, потому что он известен сейчас. Недавно умер, и мне неудобно, скажут, примазываюсь, сочиняю себе биографию. Гриша взял у меня рассказы почитать, а потом отнес этому Виктору - посмотри, парень пишет... Я не просил, наоборот, запретил другим давать. Он хороший человек, Гриша, правда, свинью мне недавно подложил - спалил дом. Но он нечаянно, мы отстроим, постараемся еще, поживем.

Тогда я рассердился за рассказы. А он - извини, извини... Однако, сейчас же беги к нему, он ждет. Другого случая не будет, умрет скоро.

Доброе дело сделал да еще извинился. Понял, что я в эту рукопись много вложил, и чуть-чуть помог мне. Правда, без разрешения пролез в чужую жизнь. Но иногда нужно влезть без спроса!..

Я не стал возражать, хватило разума, редкий случай. Разозлился, было, но посмотрел на него и сник. На нем домашние штаны, грех и смех, содержимое из дыр поглядывает.

- Возьми, - говорю, - вот... спортивные... Тоже с пробелами, но еще поправить можно.

Взял адрес и пошел.

***

Толкнул дверь, там открыто оказалось. Он сидел в кресле у окна, лицо в тени. Высокий, видно, и тощий. Голоса своего нет, металлический звук из горла. Там у него железная трубка воткнута, вырезали гортань, рак. Он держал в руке мои листочки. Подумал и говорит.

- Знаешь, неплохо для начала. Чувствительно, но не сентиментально. Насмешливые вещицы, это неплохо, но попробуй что-нибудь серьезное написать. Насчет грубости - знай меру. Но если очень хочешь сказать - говно, так и говори. Только не ошибись. Если не оно, тебе не простят.

Засмеялся, вернее, зашелестело у него в горле, потом захрипело. Он закашлялся, махнул рукой - иди, иди. Я взял свои рассказы и ушел.

Шел и думал. Начал ведь серьезную историю, но то ли слов не хватает, то ли умения... А может решительности маловато, боюсь вовлекаться, вспоминать?.. Мечты не сбылись, совсем другое у меня получается, и довольно невзрачная картина... а признаваться самому себе не хочется.