Белый камень - [40]

Брат Бенедикт едва сдерживал смех.

— У Господа хорошее чувство юмора, раз он избрал первым духовником Амори нашего библиотекаря!

— Почему это? — удивился Бенжамен.

— Брат Рене никогда не скрывал, что терпеть не может исповедоваться! Но продолжайте, мой мальчик, продолжайте же!

29

«Весь мир да будет свидетелем, но в час моей смерти я все еще не знаю, грех ли то, в чем я исповедуюсь. Но сомнение, которое росло во мне с каждым годом моей жизни в монастыре, было хуже любых самых ужасных и неотступных угрызений совести.

Господи, помилуй меня. Мне кажется, что, дав клятву моему предшественнику отцу Иерониму де Карлюсу, я стал соучастником преступления. Но данное слово невозможно взять обратно, и вам судить и меня, и то, в чем я здесь признаюсь».

— Надо же, а я и не знал, что его звали Иероним! — невинно заметил Бенжамен.

— Ради всего святого, мой мальчик, приберегите ваши замечания на потом. Это ни для кого не секрет! Де Карлюс — единственный монах за всю историю монастыря, который, сделавшись настоятелем, вернул себе родовое имя. Такой обычай существовал тогда, существует и поныне в нарушение древнего устава, но он позволил себе это отступление ради благой цели. Когда он вступил в свою должность, многие ордена, самые большие и знаменитые, желали заполучить себе нашу обитель. Но, насколько мне известно, добрый брат «Иероним» почувствовал, откуда ветер дует! Подобные случаи бывали, и он знал, к каким подлым способам прибегают в подобных ситуациях. Орден, претендующий на здания той или иной общины, распускал, например, слух о том, что в обители творится всякое непотребство и разврат, потом, ссылаясь на клеветнические измышления, требовал, чтобы Рим начал расследование, поручив его по возможности людям, находящимся вне всяких подозрений, но поддерживавшим притязания захватчика. И дело было сделано! Оставалось только предложить себя в качестве наставника, могущего направить на путь истинный богатую еретичку! Для того чтобы отстоять независимость нашей обители, де Карлюс вынужден был назвать свое имя, чтобы все поняли, с кем имеют дело. В то время родовитый и могущественный род де Карлюсов имел большой вес в наших краях, поэтому справедливо предположить, что одной этой простой меры оказалось довольно, чтобы умерить все притязания. Но можно с большой долей вероятности предположить, что если бы не поступок настоятеля, быть бы нам теперь частью другого ордена. Как вам такое объяснение? Будьте повнимательней, иначе, боюсь, вы пропустите самое важное. Будьте так добры! Это становится интересным!

— «Я позвонил у ворот этого монастыря в начале июня 1223 года от Рождества Христова, мне было 37 лет. Нет нужды объяснять теперь, что заставило меня уйти в монахи, потому что есть несчастья, которые возможно перенести только с помощью Божией. Мне пришлось прибегнуть к ней, и я ни разу не пожалел об этом.

Я очень хорошо помню то утро и того, кто открыл мне двери и провел к отцу де Карлюсу. Его звали Вилфрид, меня удивило, что вход в столь большую обитель Божию охраняет мирянин, однако первым испытанием серьезности моих намерений стал невыносимый вид его бесформенного лица. Злая судьба жестоко изуродовала этого человека, у него не было ни волос, ни вообще какой-либо растительности на голове, бесформенные уши больше походили на две опухоли. На лице, на висках и на черепе виднелись белые затвердевшие рубцы, чередующиеся с пятнами красноватой кожи, а вырванный до кости нос был сплошной открытой раной.

Только тот, кто испытал на себе взгляд лишенных век глаз несчастного, может понять, почему это видение до сих пор не оставляет меня.

Отец де Карлюс принял меня и выслушал с таким вниманием, с каким не слушал никто и никогда. Он согласился принять меня таким, каким я был, с моими отрывочными познаниями и грузом грехов, и я проникся к нему полным доверием. Как было здесь заведено, первые несколько недель я безвыходно провел в своей келье, никого не видя и не слыша, кроме немого калеки, который приносил мне еду.

Так прошло сорок дней, они не только не ослабили, но лишь укрепили меня в моем намерении. После настоятель вызвал меня к себе и заставил дать клятву, которая мучит меня по сей день.

Коль скоро вы будете судить меня, будет лучше, если я приведу его речь слово в слово.

„Богу было угодно, — сказал он тихим и спокойным голосом, — чтобы вы пришли сюда помочь мне воссоздать истребленную общину. Не ищите здесь других монахов; Вилфрид и я — единственные хранители этой обители.

Вам нет нужды знать, почему так случилось. Одна только людская несправедливость — причина несчастья. Будьте уверены, что никакой доспех не может защитить человека от подлых ударов, даже эти стены.

Всегда и везде человеческие слабости и чрезмерная суровость судей служат орудием лукавого и слепо разят нас.

Удовольствуйтесь этим ответом. Вы не сможете понять и вынести правду, потому что даже мне это удается с трудом. Я не могу, да и не хочу ни с кем ею делиться. Я в ответе за то, что здесь произошло, как и за то, чтобы восстановить все как было.

Вы должны понимать, что пример жизни, который мы подаем миру, не позволяет придать огласке произошедшую трагедию.