Белый и Черный - [2]

От этого малого трудно было ожидать торжественного въезда на козле, оголения зада, полоумного вопля: «А вот и я, куманьки, а вот и я!» Ларрел, шут короля Ивена, был тих, как хорошо обученный стольник. Ожерелье его изображало ошейник раба, имелась даже тонкая цепь, но золото и разноцветные камни походили на настоящие. Зато переносица у парня, как заметил Кларенс, сломана на тот же лад, что у многих его эберских собратьев по ремеслу: видно, обычай крепко бить за иные шутки и здесь в ходу.

Башмаки шута ступали бесшумно, но двое или трое глянули в его сторону, по зале прошел чуть слышный вздох — будто в очаге вспыхнул огонь, прогоняя сырость и холод. Или открылась дверь в весенний сад, где цветут яблони. Все задышали легче. Можно подумать, только его и ждали.

Вот Ларрел подошел к молодым рыцарям, пошептался с ними, исключительно верно повторил позу и осанку короля — подбоченился левой рукой, пальцами правой взбил несуществующую бороду. Несколько юношей пригнулись, как дети, пряча смех. Ларрел проскользнул мимо магов, что-то взял у одного из них, передал сьеру Алану Мондрену — лицо того просветлело. Прошел возле Герана — тот дернул его за рукав и прошептал несколько слов. Ларрел сжал челюсти, покраснел как мальчишка (он еще и обижаться не отвык, поразился Кларенс). Зато Герану сразу полегчало: он перестал таскать себя за бороду и поднял глаза на короля. А шут уже сидел на полу у ног госпожи Наин ар Фаю, единственной дамы в совете. Старуха улыбнулась, по-матерински погладила стриженую золотистую макушку.

Да, сказал себе сьер Кларенс. Мои сородичи поторопились наименовать Ис вороньим гнездом. Здешние понятия о веселье и добром расположении духа много изысканней наших. Вообразить не могу, за что таким шутам ломают носы?

* * *

— И все-таки, сьер Геран, почему?

— Разве мало того, что вы произнесли во всеуслышанье на совете? Позорный отказ от требований к Эберу, отмена пошлин, льготы купцам. — Геран не торопился отхлебывать из кубка и говорил холодно. — Вы нуждаетесь в союзниках?

— Мы, доблестнейший сьер, — любезно отвечал Мондрен, — нуждаемся в союзниках надежных и верных. Мне же неясны ваши причины. Помыслы мои и моего сына понятны — нам не нужен мир с Эбером, нам нужна война, добыча и управа на проклятых торгашей. Понятна и цель господина Маррока — ему надоело быть младшим магом. Но вам едва ли необходимо добывать богатства мечом. Ваши дядья с материнской стороны — подданные Эбера, к тому же, простите, что поминаю об этом, вы успешно ведете дела с эберскими купцами. Все, о чем говорил его величество, Геранам на пользу. Назовите ваши причины ненавидеть короля Ивена, и мы пойдем в эту битву вместе. Оставьте их при себе — и… что ж, мало ли о чем можно поговорить за кубком вина! Да и не говорил никто, вы просто спали и видели сон.

— Я должен повторить для вас то, о чем болтает весь двор, от рыцаря до конюха?

Голос Герана звучал так, будто он преодолевал боль. Мондрен поднял брови.

— Умоляю о прощении. Вы подразумеваете, что будто бы… Ларрел и ваша супруга?.. — Геран опустил голову, что могло сойти за кивок. — Но в таком случае — разве нет пути более простого? Еще прошу прощения, но, сьер Геран, — дело только в этом?

— Моя жена родила месяц назад. У мальчика черные брови и волосы.

Мондрен взглянул в черные лихорадочные глаза собеседника. Сколь верно сказано, что ревность есть род безумия: насилу-то поймешь речи больного.

— Мальчик родился от вас, а двор говорит — от шута?

Геран взметнулся, будто обожженный огнем, но совладал с собой.

— Его отец не я. В этом… в этом я могу быть уверен.

Мондрен понял и сочувственно крякнул. Вот беда, от которой, как от смерти, не спрятаться ни женатому, ни холостому… а ведь не стар еще.

— Так если ребенок от Ларрела, в чем дело? Подайте жалобу королю, объявите младенца бастардом… отдайте на воспитание, коли вам неприятен его вид. А на жену, примите совет от старшего, не держите зла. Кто не жалеет милой золота, тот пожалеет ли игрушки, а что до немощей этого рода, они приходят и ухо…

— Я подал жалобу!

Геран ударил кулаком по столу, опрокинув кубок.

— Я подал жалобу. Его величество нашел мою жалобу безосновательной. Отказал и в казни, и в высылке этого…

Еще бы, подумал Мондрен. Ты бы вдобавок попросил четвертовать государева любимца на главной площади в праздничный день. Кто требует много, не получает ничего.

— Сьер Мондрен, — Геран наклонился к столу, не обращая внимания на струйки вина, — вы сведущи в коневодстве?

— Не назову себя знатоком, но… к чему вы?

— Если белую кобылу покроет белый жеребец, будет ли жеребенок черным?

— Нет, — уверенно сказал Мондрен, — не будет и пегим, от белых лошадей — только белые.

— У моей жены светлые волосы и глаза, — сдавленно проговорил Геран. — У проклятого шута волос белый, а глаза светлей, чем у нее. Мондрен, я клянусь вам, отец пащенка — сам король!

— Ивен?! — Мондрен выпрямился и взглянул на несчастного Герана с каким-то новым выражением.

— Я знаю наверное. Если не тот, то некому, кроме него… А он не захотел его признать. Прикрылся шутом, выставил на посмешище меня и ее… Она… Она… то молчит, то повторяет, что отец — Ларрел… и улыбается, улыбается она… Мондрен, я буду вам полезен.