Белый эскимос - [56]
К вечеру мы обогнули небольшой мысок и тотчас оказались в водовороте событий, развернувшихся вокруг приезда новых людей! Перед нами было очень большое стойбище. Одна за другой возвышались снежные хижины – их было свыше 30, – расположенные амфитеатром на склоне холма. А посреди этого комплекса мраморно-белых иглу празднично возвышалось большое сверкающее помещение для танцев, украшенное белоснежным куполом. Храм радости и праздника посреди огромных сугробов снежной пустыни. И вот мы уже среди этого лихого народца.
Молодая женщина с побережья залива Батерст. Фото Лео Хансена
Все стойбище дымит. Очаги снежных хижин пылают, и дым горящих сухих прутьев бьет в нос. Из всех снежных крыш грубо выпирают дымовые трубы, не гармонирующие с общим стилем, с самой идеей этих жилищ, но живописные и согревающие тех, кто озяб.
Лов тюленей еще не начинался, поэтому в ходу железные очаги, в которых горят сухие прутья и стебли. Здешнее население заимствовало это от индейцев, обитающих неподалеку на материке. Я не подготовлен к такой сцене, привыкнув видеть в хижинах эскимосов лишь скромные жировые лампы, и это зрелище озадачивает меня, но в то же время создает ощущение уюта. Дым, тонкий белый дым, и запах леса из каждой снежной хижины! И как бодрит такой признак жилья, такое свидетельство жилого тепла!
В течение долгого времени мы привыкли встречать по пути стойбища всего в две-три хижины, считавшиеся многолюдными, если они вмещали с десяток жителей каждая. А теперь мы словно в столице, наполненной радостным гулом; снежные пасти то и дело выплевывают из себя людей, и вскоре я нахожусь в центре каскадов смеха, восклицаний, расспросов.
Народ удалой, самоуверенный, но, по существу, добродушный. С дикими повадками, но умеющие оценить быстрый и острый ответ. Пробуют понемногу зайти дальше, но, стоит им только дать отпор, добродушно отступают. Здешние эскимосы отнюдь не те мирные, слегка застенчивые люди, каких мы знаем по Гренландии: они ни с кем, в том числе и с белыми людьми, особо не церемонятся. Стоит только белому в одиночку попасть в их общество, они начинают его тут же поддразнивать, как мы это нередко делаем с хищником в клетке.
Один пытается вырвать у меня изо рта трубку. Ой! Больше он не будет этого делать. Другой тянет меня за хвост шубы, сшитой по фасону мыса Йорк. О! Он нечаянно задел! Когда я занимаюсь разгрузкой и собираюсь покормить собак, им всем вдруг захотелось отведать сала. Вперед выходят женщины, выпрашивая у меня хоть кусочек, ведь лов тюленя еще не начался, а им так хочется полакомиться чудесным, свежим, мороженым, бело-розовым салом! Но я им отвечаю:
– По-вашему, я приехал сюда из далеких краев, чтобы кормить вас салом? Оно для моих собак, а у вас здесь мужчин достаточно. Выходите на лед, отправляйтесь-ка на лов в тюленьих отдушинах, если уж так захотелось сала!
Смех со всех сторон. Посреди этой стаи я совсем один; мой проводник Тюлень сам родом из этих мест, он стоит и хохочет вместе со всеми над их шутками.
– Ты кто? Торговец, приехал за песцом?
– Я к вам приехал, чтобы на вас посмотреть и понять, кто вы такие.
Взрыв хохота. Один пожилой человек отвечает слегка неопределенно, не зная, говорю ли я в шутку или всерьез:
– Послушай, у нас тут много народу! Некоторые красивы, но большинство уроды, и лица их тебя не обрадуют.
Меня вся эта простодушная бесцеремонность забавляет, но все же я подумал, что некоторых из них стоит слегка одернуть. Необходимо показать им мое полное бесстрашие перед толпой, и я заявляю:
– Я пришел к вам с доверием, хотя слава о вас не из лучших. Не так давно здесь были убиты двое белых, к тому же полицейские о вас далеко не самого лестного мнения. Но как вы видите, я не боюсь встретиться с вами один на один.
С этими словами я указываю на маленькую ложбину между двумя большими скалами неподалеку от стойбища, где всего несколько лет назад были убиты оба участника американской экспедиции.
– Не мы, а белые начали эту ссору! Мы добрый народ, любим пошутить; нам нравятся песни и веселье, и злого мы не мыслим до тех пор, пока нам нечего бояться. Ты наш друг, поэтому тебе опасаться нечего.
Вот что я услышал от этой шайки головорезов.
Потом меня отвели в снежную хижину, ставшую нашим новым жилищем. Хозяйка ее Кернерток («Чернушка») радушно приняла меня и Тюленя, а позже я узнал, что ее мужа убил отец Тюленя, затем павший от руки ее отца. Но это так, небольшое отступление, которое их отношениям явно не служит помехой.
Первые послеобеденные часы я провел, переходя от дома к дому и здороваясь с людьми. Все хижины были просторными и светлыми, непохожими на эскимосские благодаря железным очагам и длинным, протыкающим подтаявшие крыши трубам. Трещал хворост в очаге, распространяя сильный жар, но снежный купол наверху был собран так искусно, что с него почти не капало. В некоторых местах на крыше зияли дыры, но проникавший через них свежий воздух был для нас благом.
Вечером нас пригласили на большой праздник в хижине для танцев, оказавшейся настолько просторной, что она легко могла вместить в себя человек 60. Это был настоящий снежный зал, построенный исключительно для праздников и сборищ. Чтобы днем там всегда сохранялись тепло и уют, к нему было пристроено два боковых крыла, служивших подобием лож большой залы, где собирались участники праздника, и в то же время были жилыми. С одной стороны сейчас сидела молодая мать, возившаяся с двумя малышами, пытавшимися вырвать у нее из рук шитье. Большая лампа из камня-жировика распространяла по комнате свет и тепло. Нельзя было не восхититься уютом, исходившим от красивых теплых шкур, словно манивших прилечь отдохнуть. На боковой лежанке были сложены вороха полярной трески, лосося и вяленого мяса, приглашая каждого входящего их отведать. Противоположное крыло тоже было заселено и устроено подобным образом, а жившая там пара сегодня вечером присоединилась к праздничному хору. Теперь на лежанке стояло несколько девушек, поддерживавших огонь в лампе; с любопытством наблюдали они за участниками праздника, напоминая зрителей театральной галерки. В ледяных сводах зала было прорезано несколько ниш для небольших жировых ламп, бросающих фантастические отсветы на замечательное сборище. Участники хора, мужчины и женщины, окружили запевалу и плясуна, застывшего посреди зала со звучным бубном в руке. Бубен так велик, что на его изготовление часто уходит шкура целого оленя. Деревянная рама, на которую его натягивают, должна быть очень крепкой, да и сам бубен, который обычно держат в левой руке, довольно тяжел. Немудрено, что от человека, выступающего одновременно в роли певца, музыканта и танцора, проводящего на ногах час и более подряд, требуются огромные усилия и отличная подготовка. Танцуя, он прыгает, извивается всем телом и качает бедрами, производя все эти телодвижения под непрерывный звон бубна. Все это настолько изматывает исполнителей, что под конец они совсем размякают от жары.
