Белый Бушлат - [14]

Шалый Джек был создан для водной стихии. От самого рождения на нем был ярлык: моряк. Рост — пять футов девять дюймов[69], а вес до обеда — не больше одиннадцати стоунов[70]. Мышцы и связки его — точно ванты на корабле — крепки, туги и упруги. Он круто обрасоплен, как судно, идущее в крутой бейдевинд. Его широкая грудь — переборка, сдерживающая шторм, а орлиным носом своим он рассекает его надвое. Его могучие легкие — две звонницы, увешанные всевозможными колоколами; но лишь в разгаре шторма доходят до вас самые низкие ноты его голоса, как гул большого колокола собора св. Павла [71], в который бьют лишь тогда, когда умирает король или сам дьявол.

Взгляните на него, когда он стоит на полуюте. Нога на поручне, рука на вантине [72], голова закинута, а рупор высоко поднят, как хобот слона. Не собирается ли он его звуками намертво сразить ребят на грот-марса-рее?

У Шалого Джека были несколько тиранические замашки. Говорят, таковы все истые офицеры — но он был любимцем матросов, которые предпочитали выстоять с ним пятьдесят вахт, чем одну с вахтенным начальником, благоухающим розами.

Но увы, есть у Шалого Джека один жестокий недостаток. Он пьет. Разумеется, все мы не без греха. Но Шалый Джек пьет только бренди. Порок этот глубоко в него вкоренился. Подобно Фердинанду, графу Фэдому [73], он, вероятно, уже в младенчестве посасывал из бочки. Из-за этой дурной привычки Шалый Джек зачастую попадал в переплет. Коммодор дважды отстранял его от должности, а как-то раз его чуть было не разжаловали за проказы. На берегу он мог набираться сколько душе угодно, коль скоро это не отражалось на его службе, на корабле же такое не положено.

Если бы только Шалый Джек следовал примеру мудрых кораблей пустыни — верблюдов и, находясь в порту, утолял свою жажду прошлую, настоящую и будущую, чтобы пересечь океан тверезым, дело было бы не так уж плохо. А еще лучше, если бы он отказался от бренди и пил бы лишь прозрачное белое вино ручейков и ключей.

IX О карманах в бушлате

Надобно мне кое-что добавить про этот мой бушлат.

Так вот, да будет вам известно — и пусть это послужит введением к дальнейшему: простому матросу жить на военном корабле все равно что жить на базаре, где вы одеваетесь на пороге своей лавки, а спите в подвале и нигде не можете быть одни, разве что на какое-то короткое мгновение. Оказаться на корабле в одиночестве — нечто физически почти невозможное. Обедаете вы за обширным табльдотом, спите в дортуаре, а туалетом своим занимаетесь где и когда придется. О том, чтобы заказать себе для личного потребления баранью котлетку или пинту [74] красного вина, не может быть и речи; тут не выберешь себе даже ночлега по вкусу; не повесишь штанов на спинку стула; в дождливое утро не позвонишь слуге, чтобы он принес тебе кофе в постель. Жить на корабле все равно, что жить на большой фабрике. Раз пробили склянки к обеду, есть ты обязан, неважно, нагулял ты аппетит или нет.

Одежда твоя складывается в большую парусиновую кису, именуемую чемоданом, обычно выкрашенную в черный цвет, которую ты можешь извлечь со стеллажа всего раз в сутки и то в момент всеобщего столпотворения, в полумраке жилой палубы, когда в пятьсот чемоданов в одно и то же время ныряет пятьсот матросов. Для того чтобы в какой-то мере обойти это неудобство, многие предпочитают распределить свой гардероб между постелью и мешком, припрятывая в первую несколько нательных рубах и кальсон так, чтобы была возможность переодеться, когда будет подана команда разобрать койки. Но этим они добиваются весьма малого.

Кроме чемодана и койки, на военном корабле нет ни единого места, куда бы вы могли что-нибудь засунуть. Стоит вам оставить без присмотра какой-либо предмет, хотя бы на мгновение, как он немедленно испаряется.

Так вот, когда я обдумывал предварительный план и закладывал фундамент своего пресловутого белого бушлата, я все время имел в виду эти неудобства и приложил все усилия, чтобы избежать их. Я решил, что бушлат мой должен не только греть меня, но и быть построенным таким образом, чтобы в нем могли уместиться пара-другая белья и всякая мелочь вроде швейных принадлежностей, книг, сухарей и т. д. Имея все это в виду, я снабдил его великим множеством карманов, шкафчиков, комодов и буфетов.

Главные вместилища, в числе двух, были расположены в полах — проникали в них изнутри через обширные, гостеприимно открытые отверстия; два кармана более скромных размеров разместились на груди и сообщались между собой двустворчатыми дверьми на случай, если бы в них пришлось положить нечто объемистое. Кроме этого, было несколько тайников, так что бушлат мой, наподобие древнего замка, был полон витых лестниц, замаскированных чуланов, крипт [75] и каморок и, подобно секретеру с тайниками, изобиловал неприметными хранилищами и укромными уголками для размещения в них разнообразных ценностей.

К перечисленным вместилищам надлежало прибавить еще четыре емких наружных кармана. Назначение одной пары было служить убежищем для моих книг, если меня внезапно отрывали от занятий и гнали на грот-бом-брам-рей; другая же пара должна была заменить мне в холодные ночи рукавицы. Приспособление сие было признано ненужным одним из моих товарищей по марсу, показавшим мне пару морских рукавиц, кои, по его словам, намного превосходили мои.