Белый аист - [3]

Наконец Кондратий Степанович замолк, В ординаторской зашептались. Кто-то вполголоса заметил, что давно уже пора начинать обход. Галина Ивановна поднялась и, не глядя на Ранцова, скупо обронила:

— Николай Павлович, после обхода зайдите ко мне…

* * *

Обход начался с «чистой палаты». Едва открыли дверь, как две головы приподнялись с подушек. Третья, белая от бинтов, не шевельнулась. Солнце падало на лицо человека, уже не молодое, обветренное, с седоватой щетинкой, проступившей на впалых щеках и крутом подбородке. Дежурная сестра поспешила задёрнуть на окне шторку, вполголоса доложила:

—  Температура сорок и две, временами бред…

Галина Ивановна села на пододвинутый ей табурет, подняла лежавшую поверх покрывала безвольную тяжёлую руку тракториста, зачем-то потрогала восковые бугорки мозолей со следами автола.

—  Жена приехала. Четверо детишек у него, — сказала сестра, как будто это обстоятельство было важнее всех других и могло чем-нибудь помочь.

Агничка следила за каждым движением матери. В эти минуты мать, с непроницаемым выражением на лице, казалась ей далёкой и незнакомой.

Галина Ивановна долго не отнимала пальцы от широкого запястья тракториста. Долго она всматривалась в зрачки его глаз, приподняв серые отёкшие веки. Затем осторожно, и опять долго, обследовала его большое беспомощное тело. Было так тихо, что Агничка слышала биение своего сердца. Сердце стучало глухо, беспокойно. Что скажет сейчас доцент — эта суровая женщина, её мать? Какой приговор будет вынесен человеку?

Наконец мать подняла голову, что-то коротко, почти неслышно шепнула Кондратию Степановичу. Тот вытащил из кармана старенькую слуховую трубку, склонился рядом с ней.

Хирургов сменил седой врач-терапевт, вызванный из соседнего отделения. Но вот и он отнял от груди больного фонендоскоп и, встретившись глазами с Кондратием Степановичем, тихо и утвердительно обронил:

— Да, по-видимому.

«Сердце», — подумала с жалостью Агничка. И тут же, как бы в подтверждение её догадки, дежурная сестра поспешила ответить на вопрос, заданный седым врачом:

— Всё утро держим на камфоре и… — Девушка поправила на чёрных пышных кудрях кокетливую косынку, многозначительно глянула в ноги больного, где лежала кислородная подушка. Серая, раздувшаяся, она чем-то напоминала Агничке безобразную лягушку в больничном парке, с её раскрытым каменным ртом и обломленной лапой.

Врачи совещались долго, шёпотом, словно опасаясь, что тракторист услышит их пугающие слова.

Для всех было ясно — в организме человека шла упорная борьба, и, возможно, смерть уже брала верх над жизнью. Очень многое сейчас зависело от них, людей в белых халатах. Хватит ли у них мужества и умения ещё раз сразиться за эту, едва тлеющую жизнь.

— Вызвать Сняткова, — решила Галина Ивановна в наступившем тягостном молчании. — Это необходимо. Попытаемся ещё раз, — добавила она твердо.

У Ранцова испуганно дрогнули губы. Вызов городского консультанта означал повторную операцию. С растерянным выражением на полном чисто выбритом лице он виновато стоял перед Галиной Ивановной, которая вполголоса давала краткие указания.

—  Хорошо, перельём кровь… Будет сделано, Галина Ивановна… Не прекращать кислород… Установить дежурство… Хорошо, я сам… — повторял он вполголоса.

…У двух других коек врачи задержались недолго. Токарь Семенов, белобрысый и курносый, недовольно косясь на свою ногу в гипсе, укреплённую на весу в неподвижной раме, скучающе спросил:

—  Скоро домой отпустите?

Агничка не удержалась и фыркнула в ладонь. Смешной! Не прошло и недели, как его доставили в клинику и сразу же положили на операционный стол. Тогда он смотрел на всех моляще и еле слышно повторял:

— Спасите ногу… Спасите ногу… Положение было такое серьёзное, что хирурги колебались. Ранцов даже предлагал ампутацию. Запротестовал Кондратий Степанович; он заявил, что на фронте видывал и похуже этого и не возьмёт греха на душу оставить такого славного парня калекой.

Ногу спасли…

—  Вы, мой дорогой юноша, лежите поспокойнее, — добродушно проворчал Кондратий Степанович. — Завод ваш никуда не уйдет. А если и впредь будете скакать зайцем с трамвая на ходу, то на глаза в следующий раз не кажитесь — не притронусь, — закончил он и повернулся к притихшему, наголо остриженному мальчугану:

—  Ну, Кеша, добрый молодец! Тоже домой собрался? — Отогнув край одеяла, он ощупал живот мальчика и погрозил пальцем. — У меня к наклейке не лазить! Не отдирать! Понял?..

И, не удержавшись от доброй улыбки, потрепал мальчугана по щеке.

Обход заканчивался. Вот уже осталась последняя палата — двенадцатая. Здесь лежали больные, поступившие из терапевтического отделения после обследования.

Агничка вошла первой и скользнула взглядом по тумбочкам. На самой дальней из них, у окна, рядом с толстенной книгой, в банке с водой стояли подснежники. Они успели ожить, поднять хрупкие головки.

Девушка перевела глаза на исхудавшую женщину, быстро прошла к ней. «Какая красивая», — подумала она, охватывая восхищённым быстрым взглядом и толстые каштановые косы, уложенные на голове тяжёлой короной, и родинку над маленьким нежным ртом, и пушистые, загнутые вверх ресницы.