Белые пятна - [49]

Виктор окликнул проводника, помог Анте сесть в седло и еще раз простился со всеми.

На шестую ночь у Насти упала температура, она немного поела и незаметно для Виктора уснула: в эту ночь она не бредила и не пугала мужа стонами. Аня — так звали сестру — насильно уложила Виктора спать: парень совсем измотался за эти дни; заснул он мгновенно, как только влез в спальный мешок.

Сестра склонилась над больной; Настя дышала ровно, на похудевших щеках пробивалась слабая краска. Раздевшись, Аня тоже собралась спать, но услышала шаги, кто-то приближался к палатке. Она только успела накинуть халат и запахнуться, как вошел Курбатов:

— Ну, Аня, что? — Николай уселся на табуретку.

Ее уже не пугал этот черноглазый парень, которого она уважительно называла Николаем Петровичем. Он умел задавать прямые вопросы и не мигая смотреть в глаза, ожидая ответа.

— Настя поела и заснула. А Виктора я заставила лечь, ну и сама хотела ложиться, да вы нагрянули, — ответила она.

Короткий халат страшно смущал Аню. Она не знала, что делать дальше. Сесть на раскладушку и закрыть голые выше колен ноги одеялом или стоять и ждать, когда уйдет, не сказав «до свиданья», этот странный артельщик.

Почему «странный»? Обыкновенный, как и все. Нет, не то. Он тревожит Аню, она не знает, о чем он думает, то есть Аня не знает, думает ли Курбатов о ней, об Ане. Ведь она думает о Николае Петровиче, и собственные думы тревожат ее. Но что она слышит?

— Вы завтра уедете, Аня. Я отвезу вас на рудник, помогу вам. Я отпросился на сутки, буду отбирать продукты для экспедиции.

Значит он думает о ней! Хочет помочь? Она же и не заикнулась, что нуждается в помощи хозяйственного артельщика. И первый раз он сказал ей: «вы».

Аня наконец села на раскладушку и закрыла ладонями голые колени. Сказать ему, чтобы он вышел на минутку, пока она наденет платье и покличет его? Аня почувствовала, что краснеет, теплые волны от сердца приливали к щекам, к коже.

— Я пойду, Аня.

Неужели это голос того же человека, кто сказал ей в день приезда: «Попробуй отойти!»

— Посидите, Николай Петрович. Курите здесь, одну цигарку можно, вытянет сразу.

Аня ужаснулась собственным словам. Она разрешила курить у постели больной… Какое кощунство! Аня растерянно моргнула.

Нет, пусть он дымит, но не уходит. И уже смело, кокетливым жестом, она вскинула руки, пригладила и без того гладкие — на прямой пробор — волосы, села глубже и удобнее, взглянула улыбчивей, будто раскрылась.

Они проговорили всю ночь.

Настя выздоровела. Хорошая весть облетела табор, многие заглядывали к Разумовым. Настя оделась и обулась без помощи Виктора. Ветреный день с тусклым сквозь тучи солнцем обрадовал ее, как первый день ранней весны.

Поплакав на могиле Васи Терехова, Настя наломала молодых веток и убрала ими холмик, обложенный диким камнем.

Вечером она появилась в столовой, полной людей, как всегда шумливых и по-молодому бранчливых в минуты волнения.

4

«Кто убил Терехова?» Неотвязная дума не давала Андрею покоя. Трагедия на конной дороге казалась необъяснимой. Ганин вспомнил разговоры, бестолковые выводы, которые только запутывали, а не распутывали.

«Нет, не за что было убивать Терехова», — эта мысль крепла в сознании Ганина. После похорон Ганин, желая рассеяться, зашел к Курбатову. Настя болела, Виктор не отходил от нее, так что Андрею не удавалось поговорить с другом.

Каблуков, невзирая на появление геолога, поставил на стол водку. Дронов, который перебрался к Курбатову, запротестовал было, но артельщик сказал:

— Брось, Федя, не повредит. Русские горьким вином покойника поминают, — угрюмо пробасил он, разливая водку.

В палатку один за другим набивались разведчики. Разговор не клеился. Дымя цигарками, они думали о веселом Ваське.

— Нет человека-то! Почему он не с нами, а в земле? — разводя руками, первым заговорил длинный Чернов, и таким голосом, словно он говорил только для себя, сам с собой. — За что убили Васютку? Да повесь меня леший на самом низком кедре и вверх ногами — ума не приложу. Не выходит тоска из сердца, ровно гвоздиком колет. Беда сущая, братцы!

— Не Терехова хотели убить! — очень тихо прошептал захмелевший от стопки Ганин, но его шепот услышали.

Курбатов поднял склоненное над стаканам лицо, угрюмые глаза вопрошали. Ганин молчал, обдумывая собственные слова, и все более убеждался в безошибочности сказанного: это была не догадка, а заключение пытливого ума. Новая, верная мысль поразила всех.

— Кого же? — наконец прервал Николай молчание.

— Разве я знаю? Если бы знал!

Николай шумно вздохнул. Дронов порывисто поднялся:

— Стой, голова, стой! Витя дал плащ Терехову?

— Что? Хотели убить прораба?!

— Да нет, Андрей Федорович, не то. Плащи-то у вас одинаковые? Одинаковые же. Лукьянова хотели ухлопать, крест святой так! Варнаки у нас завелись, на деньги метили. Шутка ли! Григорий Васильевич при получке возит по пятьдесят тысяч, а то и побольше, голова!

Дронов приводил доказательство за доказательством: разведчики слушали его внимательно, пораженные. Палатка уже не вмещала желающих, люди стояли у входа, вытягивали шеи, слушали жадно. Нетерпеливые уже разносили по табору свежую весть.