Белые пятна - [45]

— Мне можно сказать, Григорий Васильевич? — Не дожидаясь ответа, Настя заговорила с места: — Я вот что придумала. Дождь — это неприятно, но это не страшно, если вы после работы придете в табор и переоденетесь во все сухое и теплое. Мы с Лидой постараемся, все белье соберем, спецовки… все выполощем, просушим. Ну ночку не поспим, ну две… эка важность! Зато вы утром будете выходить на работу в сухом, а главное — спать будете в сухом. Хорошо я придумала?

Со своим вопросом она обратилась к Виктору, но ей ответило все собрание:

— Хорошо, Настя! Очень хорошо! Молодец!

— Коля, скажи насчет спиртяги! Молчишь, артельщик?

— Ладно, не бойся, тебя не обнесу, — проворчал Курбатов.

Шум долго не затихал. Разгорались страсти, каждый хотел высказаться. А дождь хлестал и хлестал по брезентовым стенам клуба, по крыше, она пружинила и отталкивала струи с заунывным звоном. Но дождь уже никого не тревожил, о нем забыли, его решили не замечать. Ведь привыкли же люди к комариному жужжанью над ухом.

3

«Что случилось с Лукьяновым?» — спрашивал себя Ганин. Начальник экспедиции кипел энергией, показывая пример неутомимости, терпения и инициативы. Инициатива! — вот что радовало Ганина. И он, конечно, понимал, что происшедшая с Лукьяновым перемена как-то связана с письмом, которое Виктор отвез в рудоуправление.

Лукьянов добросовестно мок под дождем, часами не покидал канавы, ползал по обнаженной породе, изучая ее по отколотым образцам, не расставался с компасом и лупой. Исследуя жильное обнажение, он не скупился на объяснения, любознательные десятники и разведчики в эти дни узнали много подробностей о залегании нерудных ископаемых.

Как-то Лукьянов появился на канаве позже обычного и позвал к себе Разумова и Ганина. Он вкратце познакомил обоих с письмом Истомина, написанным неделю назад. Истомин сообщил, что Тушольский улетел в Москву, что главк разрешил Истомину произвести взрыв минных колодцев.

— Однако! — невольно вырвалось у Разумова, помнившего, что Тушольский и Пряхин были против «эксперимента».

— То есть? Не хотите ли вы сказать, дорогой коллега: хозяин со двора, а батрак за сколачивание капитала? — криво усмехнулся Лукьянов и продолжал с непонятной откровенностью и возбуждением: — Решение Истомина взять на себя ответственность за колодцы закономерно. Он инициатор эксперимента, ему и честь доложить наркому об увеличении добычи слюды больше, чем на две пятых плана. Да… Истомин прямо идет к цели…

— О чем вы говорите? — удивился Ганин.

— Черт! — Лукьянов нервно засмеялся. — Иногда думаю вслух, понимаете! Значит, решено: будем продолжать свое дело, сделаем все, что возможно, во имя удачи на изысканиях и, конечно, ради добрых характеристик.

4

Настя заворочалась, хотела перевернуться на другой бок и, положив привычным движением ладонь под щеку, поспать еще немного. Узкая скамейка заколыхалась, и Настя упала бы, если бы не пробудилась.

Спала Настя не в своей уютной кровати, а в столовой. Она и Лида стирали всю ночь, лишь перед утром вздремнули. Накормив людей завтраком, Настя почувствовала такую усталость, что заснула мгновенно, как только голова коснулась стола. Лида попробовала разбудить ее.

— Я маленечко, Лидуся, я сейчас, — шептала она.

Лида постелила на скамейку сухую фуфайку, заботливо уложила подругу.

Лида зевнула: ей и самой спать хотелось нестерпимо. В столовой было тепло, жарко горели дрова в плите. Через всю палатку на веревках с подпорками сохла одежда. Забравшись на стол, Лида тоже задремала.

Вскоре их разбудил дежурный Чернов, «мамки» молча принялись за приготовление обеда. Настя то и дело отрывалась от стола, подбегала и откидывала полог брезента. Дождь все лил и лил. Настя ахала и хмурилась. С лица ее не сходило выражение озабоченности.

— Ты одна теперь управишься, а я пойду, Лидуся.

— Куда?

— Туда пойду, на выработку. Терпенья нету: как они там?

— Не дури, Настя! — прикрикнула Лида. — Нечего тебе делать на выработке. Ишь, соскучилась!

Не слушая ворчания подруги, Настя подошла к развешанной одежде.

— Это чьи? Моего? — спросила она себя, сдергивая брюки. — Моего, по заплаткам узнаю.

Брюки были непомерно велики на нее, но это не смутило Настю. Натянув брезентовую куртку мужа, потуже затянула косынку и, отмахнувшись от разгневанной подруги, она выбежала из столовой. Дождик как будто перестал, и она хотела воспользоваться минутой затишья. Но мужество едва не оставило ее, как только она вошла в сырой лес: с первой же сосновой ветки, задетой Настей, хлынула вода, залив лицо и холодной струйкой пробежав по спине.

«Вернусь — Лидка издеваться будет, своему Косте расскажет. Она такая. Скажет: зачем пошла, трусиха? Не можешь — сидела бы у плиты. Пойду! Пойду! Не буду хвататься за ветки эти противные. Ой!» — Настя поскользнулась и обеими руками вцепилась в ствол березки — деревцо вздрогнуло и выкупало Настю до нитки.

— Ну и ладно, вымокла, теперь не страшно, — прошептала она и храбро двинулась вверх. Мутные потоки заливали тропинку, земляной покров давно смыло, нога ступала по разрушенной породе, острые камни рвали обувь. Уже на середине перевала ей стало жарко. Она расстегнула две пуговицы, но это не помогло, и Настя совсем распахнула куртку. Она бурно дышала и обеими руками вытирала разгоряченное лицо, чувствуя на щеках прохладу ладоней. В резиновые сапожки сбегала вода. Шла, вздыхала, думала: «А им-то каково? Витьке, Косте, всем!.. Ой, батюшки!»