Белые кони - [50]

— Что случилось? — спросила учительша.

Этого-то и ждал Яшка.

— Приехали, — с наслаждением сказал он. — Будем загорать.

Девушка выпрыгнула из кабины, заглянула под капот. Яшка прилег на обочину. Учительша сунула руки в мотор и, коснувшись раскаленного металла, ойкнула.

— Осторожнее надо, — хохотнул Яшка.

Девушка не рассердилась, не заплакала, негромко сказала:

— Раскалился.

Нагнувшись, она подвинтила что-то, выпрямилась, прыгнула на дорогу, хлопнула капотом и, вытерев руки о придорожную траву, села на шоферское место.

— Поехали!

Яшка уселся рядом и недоверчиво уставился на девушку. Учительша включила зажигание, сняла машину с тормозов, завела, выжала сцепление… На пути от Большого Двора до Качурина, где дорога была неровная, скорости учительша не сбавила, сидела, поглядывала в смотровое окно, улыбалась чему-то, спидометр прыгал на цифре семьдесят, и Яшка, уверовав наконец, что происходящее не сон, попросил:

— Останови. Увидят — засмеют.

— А мотор у тебя новый.

— Сам менял, — весело ответил Яшка, берясь за баранку.

Ему стало хорошо и уютно. Было приятно, что учительша не белоручка, что вот, пожалуйста, вполне прилично ведет машину, и еще он подумал, что если бы пошел дождь и они засели, учительша бы прыгнула в грязь и стала бы помогать ему.

— Меня Яшей зовут. А вас?

— Сашенька.

— Хорошее имя, — удовлетворенно сказал Яшка. — Между прочим, школа у нас хорошая. И квартира у вас будет отдельная. В мезонине. Бабы три дня мыли да красили, вас ждали. Так что не бойтесь.

— А я и не боюсь.

— Я к чему? Иные-прочие едут в деревню и трясутся, а чего трясутся — не поймешь. Будто не к людям едут. Где это вы так машину научились водить?

— У меня папка шофер.

— Понятно… Вот и школа.

Яшка помог учительше занести вещи, чемодан и сумку, в мезонин, вернулся в машину, лихо развернулся, Сашенька смотрела в окно и махала ему рукой.

…Вы слышали, как плачут в деревнях хмельные бабы? Нет видимого повода для их слез, ни горя нет, ни беды. Но плачут бабы по исковерканной своей юности, по молоденьким мужьям, не вернувшимся с фронта, от жалости, что не начнешь жизнь сначала, от хорошей зависти к нынешним девкам, которым не приходится ломать спину от зари до зари, и ходят они, эти девки, как павы, пышные да здоровые, шелка им не шелка, платья не платья. А то и просто так ревут бабы, и шабаш, и не добьешься от них ни слова, ни жалобы.

Кончилась страда. Стояли на полях заметанные стога, от силосных ям, доверху наполненных горошником, шел сытный дух, был сдан государству хлебушек и развезены по дворам колхозников продукты. По утрам на лугах индевела трава. Стоял конец сентября, время заморозков, холодного солнца и прозрачного невесомого воздуха.

Как и завелось с незапамятных лет, собрались жители Старины на берегу Вздвиженки. Гулянье было организовано на широкую ногу. Всего было вдоста́ль на столах, наспех, но крепко сбитых мужиками, и вина, и закуски. И когда выпили, запели про удалого Хаз-Булата и про бродягу, что не встретит ни папеньки, ни брата родного, и про широкую степь, в которой замерз ямщик. Пели жалостливо, старательно и громко. И вот полились воспоминания, вскрикнула какая-то молодуха, кинулась под бережок, пала на белый песочек — только затряслись плечи. Успокаивать сбежала вниз подруга, сердито, громко приказывала замолчать, а потом, обнявшись, сели они на камень и заревели обе. Набежали люди, схватили их за руки, потащили на берег, где ухала гармонь и в круг вышло уже несколько женщин. Затащили плачущих баб в круг, заставили плясать. И они заплясали, не жалея ног, молотили сухую землю, и было жутковато смотреть на заплаканные их лица.

Мужики сидели за столом, чокались и в бабьи дела не лезли. Все здесь были. Иван Дмитрич, Степан Гаврилович, Бориско Пестовский, Слава, бригадир Михаил Кузьмич, Петенька… — все. Яшка сидел рядом с Ваней Шаркуном.

— Шабаркнем, Яшка, — то и дело предлагал парню Ваня.

— Нашабаркался. Хватит.

— А по мне так все равно. Какой уж стакан опрокидываю, а не сверлит. Водка пошла как вода. Раньше, бывало, выпьешь стакан — и вроде хорошо. Забирало. Из хлебушка гнали. А теперь, говорят, из дерева, а то из нефти…

Мужики, сидевшие около председателя и секретаря, вели обстоятельный разговор о семенных фондах, тракторах, запчастях.

— А что, мужики, скоро по асфальту будем кататься, — сказал председатель.

Мужики недоверчиво хохотнули.

— Точно говорю. В районе организуют Межколхоздорстрой.

— А для чего? — спросил Бориско.

— Дороги будут строить. Начальник уже приехал. В шляпе.

— За начальником дело не станет…

— Вроде деловой…

— Сколько просят-то?

— С каждого колхоза по пятьдесят тысяч.

Кто-то присвистнул, кто-то сказал: «Полмиллиона на старые», а Бориско крикнул: «Ухнут денежки! Ни дороги, ни машин!» Начался шум. Все сходились в одном, что дороги необходимы, в распутицу на тракторах молоко возят из дальних ферм, куда такое дело годится, машины сезон не ходят, из ремонта не вылезают, нужны дороги, и денег не жалко, только бы дело было верное, а то уж сколько всяких начинаний было…

— Грейдера уже стоят на станции, — сказал Иван Дмитриевич. — Государство дало в рассрочку.