Белые кони - [47]

Катерине было хорошо. Она знала, что Слава не схватит, не полезет целоваться, не возьмет на руки, и все-таки она ждала чего-то, быть может, каких-то новых слов, откровений. Всю дорогу они разговаривали о работе, об Иване Дмитриевиче, о людях, а когда зашли на льняное поле, вдруг отчего-то умолкли и молчали долго. Шли и молчали.

— Вы любили его? — нарушил молчание Слава.

«Вот оно. Начинается», — подумала Катерина. Ей вдруг захотелось рассказать этому славному парню про свою жизнь.

— Любила? — повторила Катерина. — Не знаю. Видимо, любила. А может, и нет. Ей-богу, не знаю. Мой муж был художником-реставратором. Потом, в Ленинграде, мне говорили, что он человек не без способностей. Вероятно, так оно и было. Но ведь для женщины мало, чтобы мужчина был способным или талантливым. Он должен быть еще и человечен. В первую очередь. Правда?

— Конечно.

— Ну вот. Приехал он к нам в деревню посмотреть Прокопьевскую церковь. Вечером пришел на танцы. Красивый, в черном галстуке и черном костюме. Целый вечер не отходил от меня, все что-то говорил, но я ничего не понимала. Одного, помню, боялась — как бы не пришла Фроська, самая красивая наша девка. — Катерина засмеялась, вырвала из снопа стебель и начала растирать его в ладонях. Запахло присушенным льняным семенем. — Восемнадцати не было. Откуда ум-то? Ничего не видала, не слыхала. Деревня и есть деревня. Предложил мне художник идти за него замуж. Красивые слова говорил. Душевные. Прибежала я, помню, к матери. Спрашиваю, что делать. А мать обрадовалась. «Ну, — говорит, — дочка, привалило тебе счастье. Ленка, — говорит, — помнишь, зимой приезжала, перстни, серьги золотые, в меховой шубе, жизнь у нее — одни удовольствия». Я помнила Ленку, и мужа ее помнила. Толстый такой, низенький. А мой был ничего, справный парень. И нестарый. Тридцать четыре года. Взяла и уехала с ним в Ленинград. Правда, в последний момент чуть не передумала. Жених у меня был. Костя. С детских лет вместе. Пришел ко мне, начал отговаривать. «Дай, — говорит, — мне доучиться, — в техникуме он учился, — а потом уедем, куда твоя душенька пожелает». И чуть не согласилась я, да зашел тут мой-то. «Поехали, — говорит, — некогда. Машина ждет». Так и уехала. Ревела, а уехала. Я училась на третьем курсе техникума. Когда уезжала, книжки с собой взяла, думала, доучусь в Ленинграде. Да не тут-то было. Уговорил он меня бросить техникум. Да я и сама-то не особо противилась. Свадьба, гости, знакомства, не до учебы. Богатая была свадьба. В ресторане. Начали приезжать к нам гости. Все больше художники. Мне нравилось. Театры нравились, наряды, шум. Как будто в другой мир попала… Но прошло время, и чувствую я — не могу так жить дальше.

Поле кончилось. Катерина и Слава ступили на узкую тропинку. Стало сырее, и воздух не был уже сухим и теплым, но водянисто припахивал некошеной свежей травой.

— Ходил к нам художник Коля, — продолжала рассказывать Катерина. — Хороший такой, добрый, тихий. Бывало, сидит со мной на кухне, смотрит, как я готовлю. А муж в комнате со своими друзьями спор ведут. «Почему, — спрашивала я, — не сидится тебе с ними». — «Скучные люди», — отвечал Коля. Как-то пришел он и принес сверток. Мужа не было. Зашел Коля в комнату, позвал меня, развернул сверток, поднял его над головой и сказал: «Отойди-ка подальше». Я отошла, глянула и увидела себя. Вернее, не себя, а какую-то женщину, всю в голубом, а платочек белый. Была она как живая. Тронь — и шагнет из картины. «Как?» — спрашивает Коля. Но я молчала, не могла говорить, реветь хотелось, такая была жалостливая, одинокая и растерянная эта нарисованная женщина. «Это ты», — сказал Коля. «Нет!» — «Ты». Я расплакалась. Коля свернул картину и выбежал. Ночью я не спала. Вспомнилось, как при гостях хвалился мной муж, вроде бы шутя предлагал мне пройтись по комнате. Я, конечно, отказывалась, смеялась. Мне и правда было смешно. А сейчас, ночью, я вдруг поняла, что он предлагал пройтись всерьез, что лестно ему иметь молоденькую жену. На шестнадцать лет он был старше, чуть ли не в два раза. Раньше мне это льстило. Мужчина! А теперь я поняла, что он и женился-то на молоденькой да деревенской лишь для своего спокойствия. В городе-то дуры перевелись. Вскоре я подала на развод. Муж умолял, укорял, что из грязи вытащил, осчастливил, и еще больше стал мне противен. По-моему, он так и не понял, почему я с ним разошлась. Он человека во мне хотел затоптать. А у нас так не заведено. Если уж жить вместе, так по правде. Ложь, пусть хоть и самая маленькая, всегда вынырнет. Вот и вся моя любовь…

Они подходили к озаренной солнцем деревне. Хрипло кричали петухи. Было светло, и дома в Старине, даже самые захудалые, имели необыкновенный, обновленный вид. Катерина перевела дыхание.

— А вообще-то все правильно, — сказала она. — Кто не ошибается, тот и счастья не знает.

— Он тоже по-своему несчастен.

— Конечно. Простите, что я так подробно. Выговориться захотелось. Меня народ мужичкой считает, грубой. Вы что сникли?

Катерина весело засмеялась, протянула Славе руку.

— Черт побери, — произнес инженер, перебирая твердые, длинные Катеринины пальцы. — А мне хорошо!