Белые и черные - [107]

— Не лучше ли вашему высочеству будет у себя горячее испить… и Дивиер с вами пойдёт.

— Пожалуй, — согласился великий князь, и они пошли.

В передней Балакирев доложил великому князю:

— Я уже послал за чаем. Сюда принесут. Неравно простудитесь…

— Нет, я лучше дома. Здесь скучно.

— Разве вам не жаль вашей маменьки-государыни? Она тяжко больна, а вы хотите забавляться.

— И оставаясь здесь, великий князь нисколько не облегчит положения больной, — перебил Дивиер.

— Но государыня может спросить ваше высочество… По воле её величества вы остались здесь ночевать.

— Как же тут быть? — спросил в нерешимости князь-ребёнок.

— Ведь мы скоро придём, ваше высочество, — наставительно подсказал Дивиер, и великий князь готов был сдаться на этот совет; но в это время к полуотворившейся двери в опочивальню её величества бросились все находившиеся в зале. Цесаревны стояли в дверях и тихо плакали. По комнате раздавалось болезненное хрипение тяжко страждущей. Заплакали Скавронские, а Елизавета Петровна, обыкновенно живее чувствовавшая как радость, так и горе, предалась глубочайшей печали. Слёзы полились у неё из глаз порывистыми потоками, и она, почти теряя силы, покачнулась. Толстой поспешил усадить её на стул, а Дивиер, подлетев, сказал довольно громко:

— Я бы советовал вашему высочеству подкрепиться рюмкою вина. — Не сообразив неприличности своего предложения.

Видя всех плачущими, заплакал и великий князь. Желая развеселить ребёнка, Дивиер опять стал качать его, приговаривая:

— Напрасно плачете. Если Бог судил лишить вас маменьки, мы все, ваши верноподданные, постараемся утешить вас в потере. А то головка будет болеть. Пойдёмте-ка отсюда. Прикажем коляску заложить. Я ещё не так вас покатаю.

Утешившись и утёрши слёзы, великий князь стал утешать Софью Карлусовну и говорил ей:

— Полно и ты плакать… Авось, Бог даст, и поправится маменька. Дивиер правду говорит, что печалиться много вредно. Не плачь!..

— Не могу удержаться, — всхлипывая и несколько жеманясь, отвечала Софья Скавронская.

— Если не перестанешь, я тебя заверчу… рассмешу, — не отставал настойчивый Пётр Алексеевич, нетерпеливый от природы и любивший поставить на своём. — Не плачь же! Я приказываю. — И сам топнул ножкой, разумеется неслышно на мягком ковре.

Софья Карлусовна старалась не плакать и вызвала на лицо полуулыбку. Великий князь взял её за руку, дружески промолвив вполголоса:

— Вот и умница!

Дивиер, сидевший на кроватке, поощрительно молвил:

— Вот и давно бы так… Поглядишь — и пара выйдет.

— Какая пара? — робко спросила Софья Скавронская.

— Да хоть бы и ваша… рука с рукой, как жених с невестой, стоите. Глядишь, и свадьба у нас сочинится ещё. Лучше ведь его высочество, чем Сапега какой-нибудь? Не правда ли?.. — задал прямой вопрос импровизированной невесте Дивиер.

— Конечно… Сравненья нет! — отвечала она, обратив на генерал-полицеймейстера свои прекрасные чёрные глаза.

— Вот, ваше высочество, я и в сваты стал за вашу милость… усердствую с полною готовностью!

— Вижу… и всегда почитал тебя хорошим человеком, с кем-нибудь не сравниваю. Ты отца моего не губил! — произнёс вдруг запальчиво князь-ребёнок, и глаза его засверкали гневом.

Толстой невольно отшатнулся, а Шафиров заслонил Скорнякова-Писарева, придвинувшись ближе к великому князю.

Цесаревна Анна Петровна в это время горько заплакала, и на подвижном лице великого князя вновь изобразилась скорбь, а в глазах показались слёзы.

— Где же Наташа? — выговорил он голосом, полным тоски. — Её всё нет со мной!

— Пойдёмте за ней, если угодно! — предложил снова Дивиер.

— Не пустит ведь он? — полугневно, полугрустно выговорил великий князь, указывая на Балакирева, стоявшего в дверях передней и смотревшего на заботливость Дивиера с недоверчивостью.

— Как он смеет нас остановить? — отважно, вызывающим тоном молвил Дивиер, как видно, старавшийся всеми средствами увести отсюда великого князя, очевидно с обдуманною целью.

Это очень хорошо понял Балакирев и, подойдя к великому князю, доложил ему почтительно:

— Иду поторопить, ваше высочество, прибытие великой княжны Наталии Алексеевны и подачу чая. — И, выйдя из комнаты, запер дверь на ключ перед толпою придворных, наполнявших коридор.

На всех лицах выражалось одно грустное ожидание неотвратимого горя. Балакирев через толпу протиснулся прежде всего на двор и приказал запереть ворота с Большой Улицы и держать запертыми все входы во дворец. Затем коридором прошёл в приспешную [80] и потребовал немедленно принести чай и завтрак в собственные апартаменты её величества. Затем, из приспешной же, он отправил с ездовыми две цидулы: одну — к князю Меньшикову, а другую — к коменданту в город. В первой было только написано: «Поспешите! Враги окружают великого князя». Во второй заключалось напоминание — немедленно исполнить приказ, отданный ночью, то есть привести на дворцовый двор роту, назначенную в дежурство на следующий день. После отсылки цидул Балакирев заглянул к себе, на половину великого князя, и застал там в сборе всех противников светлейшего.

Не показывая изумления при виде такого количества нежданных гостей, Балакирев просил доложить государыне великой княжне, что братец просит пожаловать скорее на собственную половину, кушать утренний чай.