Бельский: Опричник - [166]

Вот, наконец, вернулся посланец от Марии Нагой — инокини Марфы, с нежным материнским словом, с радостью за сына, вернувшего себе законное право венчаться на царство, но ни слова, готова ли она разделить с ним власть, и тогда он решил послать к ней целое посольство из знатных вельмож, чтобы ударили бы они челом, прося вернуться в Москву к сыну. Выбор пал на князя Михаила Скопина-Шуйского и еще нескольких князей и бояр думных.

С трудом посольство уговорило царицу Марию-Марфу покинуть Выксинскую пустынь, чтобы вернуться в стольный град, в царский дворец.

— Верно, — соглашалась она, — царские хоромы — не убогая келья в затерянном монастыре. Страстно хочу я и припасть к груди сына своего, которого вырастила и воспитала не я, а приемная мать, неизвестная женщина, но я еще не стара годами, и меня может увлечь суета кремлевской жизни, я же, хотя и насильственно, все же отдана Господу Богу нашему. Как быть?

— Ехать. Иного ничего не может быть.

— Я подумаю. Дайте мне немного времени. Возможно, предложу сыну приехать сюда, как повенчается на царство и присягнет ему Русь. Возможно, я соглашусь переехать поближе к сыну, но все равно в монастырь.

Эта мысль тут же была подхвачена князем Шуйским и другими послами. Действительно, что теперь мешает ей переехать из одного монастыря в другой, в котором бы сын мог навещать ее часто, не слишком отрываясь от дел державных?

Именно на этом пришли к согласию. А когда уговор состоялся, Марию Нагую словно подменили: спешила со сборами сама, торопила князя Скопина-Шуйского с выездом, согласна была даже ехать верхом либо на деревенской бричке, не ожидая, когда будет сделан для нее удобный дорожный возок, но на это вельможи не согласились, и выезд состоялся лишь через несколько дней.

Провожали инокиню-царицу все сестры во Христе, искренне плача, хваля ее доброту, смиренность и усердность в богослужении, в то же время искренне радуясь за нее, представляя, с каким трепетом прижмет она сына своего, с которым была разлучена с самых малых лет его.

Царица с низким поклоном простилась с инокинями и даже послушницами, приняла благословение настоятельницы и поцеловала нагрудный крест ее и лишь после этого, поддерживаемая князем Скопиным-Шуйским, села в крытый возок, где уже ждали ее юные монашенки, выбранные настоятельницей в путные служанки Марии-Марфе.

От дневок Мария-Марфа наотрез отказалась, и князю Скопину-Шуйскому пришлось заботиться о ежедневной смене лошадей, для чего посылал он загодя своих слуг к местам, определенным для ночевок, чтобы закупали они свежих лошадей. Ехал поезд царицы поэтому споро. Даже в Муроме, где готовились для царицы-инокини специальные палаты, чтобы отдохнула она хотя бы несколько дней, решили не останавливаться.

Москва приближалась. Уже поскакал гонец Дмитрию Ивановичу с вестью о времени прибытия поезда царицы-инокини, и тот, горя желанием поскорее встретиться с матерью, которую вовсе не знал, выехал ей навстречу в село Тайнинское, где приготовил все необходимое.

Целых два дня томился в ожидании, рвался ехать дальше, но советники удерживали его. Особенно настойчив был Бельский.

— Первая встреча должна быть при народе. Для тебя, государь, это очень важно.

Дмитрий Иванович и сам это хорошо понимал, и все же с трудом заставлял себя коротать время в безделии.

Показался, наконец, поезд. Вот он уже рядом. Возница так остановил возок, чтобы дверца оказалась перед государем — кто-то из слуг поспешил, чтобы услужливо открыть ее, но Дмитрий Иванович остановил прыткого слугу, сделав это сам.

И вот они друг перед другом. Мать и сын. Придворные, а также наехавшие и сбежавшиеся к месту встречи инокини Марфы и государя-сына, притихли, взволнованные, быть может, не меньше разлученных. Вот Мария нежно прикоснулась к бороздкам на лице сына своего, словно уточняя, они ли те самые, какие она любила рассматривать и даже гладить в минуты нежности, когда кормилица приносила к ней Дмитрия, затем рука столь же нежно погладила голову сына и уж после этого порывисто прижала его к своей груди и зарыдала.

Успокоившись, наконец, засияла счастьем. Будто вернулись те прежние безоблачные дни, когда был жив ее муж Иван Васильевич, и вместе они нежили своего ребенка, лаская его, одновременно забавляя и его и себя.

— Господи! — с нескрываемой радостью воскликнула Мария-Марфа. — Как отблагодарить мне тебя?!

— Я тоже возношу Господу благодарственные молитвы ежедневно за чудесное спасение от смерти его промыслом. — Да. Промысел Божий, это верно. Но твой ангел-спаситель Богдан Яковлевич. — Она отстранилась от сына и, сделав несколько шагов к стоявшему среди бояр Бельскому, низко ему поклонилась. — Моя вечная тебе благодарность, Богдан Яковлевич. Молю тебя, оставайся с сыном моим и дальше. Опекай его.

Бельский хотел сказать, что теперь это зависит не от него одного, но в этот момент подошел к ним Дмитрий и, подражая матери, поклонился своему великому оружничему, своему холопу.

Богдан Бельский склонился в поясном поклоне, не сказав того, что так ему хотелось сказать.

Гулом восторга сопровождалась эта умильная сцена.

Подали великолепную колесницу с впряженной в нее тройкой белых в яблоках красавцев, Дмитрий Иванович помог матери удобно устроиться на мягком бархатном сиденье и, обнажив голову, пошагал рядом с колесницей.