Бельский: Опричник - [162]

Прочитав отписку Бельского о том, что произошло в Москве и о посольстве к нему, уже признанному государем, Дмитрий Иванович подумал:

«Незаменимый помощник. Он останется при моей руке всю мою жизнь».

Через день, однако, пришла отписка от Пушкина и Плещеева. Их весть разнилась с вестью от Бельского во многом, особенно в поведении самого окольничего, которого народ избрал правителем и внял его приказу никого не карать смертью из сторонников Годунова и даже самого Федора. Не добавили в отписке Пушкин с Плещеевым его слова о праве судить подданных только одному государю, и получалось, будто окольничий воспользовался доверием москвичей и сам судил бояр и даже незаконно восседавшего на троне Федора Годунова. И уж совсем наветом звучало известие, будто Богдан Бельский навязал Думе себя в качестве главы посольства как правитель.

«Мне не нужен правитель, который решает за меня. Я — не Федор Иванович! Я стану править сам!»

Тоже роковая ошибка. Никто и никогда не правил единолично. Даже самые отъявленные диктаторы. Рядом с ними всегда советники. Одни наушничают, другие вроде бы говорят открыто. У Дмитрия Ивановича в советниках-наушниках были иезуиты, а дворовыми воеводами при нем князь Голицын и Салтыков, ближними людьми — боярин князь Мосальский и окольничий князь Долгорукий. Они и посоветовали (иезуиты на ушко, воевода и ближние люди открыто) не оставлять в живых ни Федора, ни его матери, чтобы не возникло в будущем никаких осложнений. Вот он и послал в Москву воеводу Басманова с ратью, дабы поддержать при нужде Голицына, Мосальского и Сутупова, коим надлежало расправиться со всеми Годуновыми. И еще с патриархом Иовой.

Впрочем, воеводу Басманова с детьми боярскими можно было бы и не посылать: Москва приняла безропотно посланных государем знатных вельмож исполнять его волю. А те, не стесняясь ничем, забыв о приличии, окрыленные доверием самодержца, начали дело не столько решительно, сколько вызывающе грубо. Не беря во внимание, что патриарх Иов совершает литургию в храме Успения, они в сопровождении вооруженных детей боярских ввалились в храм и, даже не останавливаясь послушать божественное пение, даже не перекрестившись, поднимаются без боязни смертельного греха на алтарь, стаскивают оттуда Иова и принимаются грубо сдирать с него священные одежды.

— Я сам! — твердо заявил Иов, отстранив грубые руки насильников.

Он снял с себя панагию[33] и положил ее к иконе Владимирской Божьей Матери, считавшейся главной иконой русской православной церкви. Писанная кистью первоапостола, она с внедрением христианства всегда находилась в стольных городах — Киеве, Владимире и, наконец, в Москве. Владимирская Божья Матерь считалась символом духовной власти над Русью.

Иов, осенив себя крестным знаменем, пал перед иконой на колени.

— Пред этой святыней я был удостоен духовного сана архиерейского и многие годы хранил целостность православной веры, ныне же вижу бедствие церкви, торжество обмана и ереси. Матерь Божья! Спаси православие в многострадальной Руси!

Ему подали черную ризу, и он смиренно облачился в нее. Из храма вытолкали его пинками.

Вот так царь Дмитрий отомстил патриарху за благословение иноков покуситься на его жизнь.

Следующие шаги посланцев государевых — к тому старому дому Бориса Годунова, откуда он вероломством вышел на вершину власти, вывел на эту вершину и семью свою, на славу мимолетную, конец которой — гибель.

Казаки атамана Корелы заступили путь Голицыну, Мосальскому, Молчанову, Шерефединову и троим быкоподобным стрельцам.

— По чьей воле?

— По воле государя нашего, Дмитрия Ивановича.

— Оповещен ли окольничий Бельский?

— Повторяем: по воле государя единодержца!

Позвали атамана Корелу.

Тот, выслушав князя Голицына, распорядился:

— Шагайте, казаки, за мной. Мы свое дело сделали, теперь пора домой, в Кромы.

Марию Годунову, Федора и Ксению слуги оповестили, что у входа в дом идет спор. Казаки не пускают присланных самозванцем, но те, похоже, берут верх.

Спокойно встретила вдовствующая царица Мария весть о грядущей расправе над ней и ее детьми. Перекрестившись, молвила с величайшим безразличием:

— Бог милостив. По его промыслу все происходит.

Она наверняка считала, что заточат ее и Ксению в монастыри, судьба же Федора ее страшила, но мать держала свой страх в груди, силой воли сохраняя внешнее спокойствие. Ввалилась свора. Голицын и Мосальский в один голос:

— Приступайте!

Облапили женщин и Федора стрельцы, растащили по разным комнатам. Царицу удавили сразу же, с Федором стрелец не справился, позвал на помощь остальных, и сообща они одолели строптивца.

Одна Ксения осталась жива, но на счастье ли свое? Ей предстояло какое-то время находиться в царских покоях и только после этого принять насильный постриг.

Расправившись с семьей Бориса Годунова, Голицын, Мосальский и Сутупов принялись за всех родственников неудачно начавших основывать новую царскую династию в Руси. Всех оковали и отправили в темницы дальних городов Низовья и Сибири. Семена же Годунова велели страже прикончить дорогой, что и было неукоснительно исполнено. В Переславле.

Мало всего этого. Трупы матери и сына выставили на позор на Лобном месте, объявив при этом, что они сами лишили себя жизни ядом. Не удосужились убийцы при этом, хотя бы приличия ради, прикрыть следы удушения.