Белорусы: нация Пограничья - [47]

. Была организована специальная этнографическая экспедиция, в уездах создавались специальные комиссии в составе предводителей дворянства, чиновников учебного ведомства и «местных, пользующихся доверием людей». Результаты работы названных комиссий в целом совпадали с данными переписи 1897 г., хотя было одно весьма существенное отличие: жители южного Вельского уезда были отнесены к белорусам, а не к «малорусам», как в 1897 г. Трудно сказать, что послужило причиной такой перемены. Возможно, она отражала изменение самоидентификации местной интеллигенции и прежде всего учителей, на которых теперь возлагалось определение этнической принадлежности жителей. По результатам проведенной работы руководство губернии отмечало, что данные, представленные уездными комиссиями, не могут считаться абсолютно точными, поскольку точное определение «народности» возможно только научными силами, а членам комиссии пришлось считаться с существующими среди населения представлениями, согласно которым народность часто смешивалась с религией [76].

Сложно однозначно ответить на вопрос, в какой степени статистические данные и этнографические карты влияли на процесс формирования белорусского национального сознания. Несомненно, что это влияние было существенным. Знание географии и статистики населения во второй половине XIX — начале XX в. было уже достаточно распространенным среди местной интеллигенции. Более того, начала географии и статистики преподавались в народной школе. Ученик народного училища слышал от учителя, что он белорус, хотя эта «белорусскость» подавалась в западнорусском духе, как часть более широко понимаемой «русскости». Но интеллигент крестьянского происхождения, и не только крестьянского, на психологическом уровне отождествлял себя с населением, которое называлось «белорусами», и с той территорией, которую заселяло это, белорусское, население, — с Беларусью.

Национальная идентификация дворянских элит Беларуси в XIX — начале XX в.

Известный чешский исследователь проблематики национальных движений в Европе Мирослав Грох утверждал, что относительно участия дворянства в нациостроительстве так называемых «малых народов» действует железное правило: если дворян нет в социальной структуре этнической группы в самом начале национального движения, то и позже они не появятся среди национальных активистов [77]. Этот тезис М. Гроха свидетельствовал о его в целом невысокой оценке роли дворянства в национальных движениях плебейских народов Центральной и Восточной Европы. Является ли утверждение М. Гроха справедливым по отношению к белорусской ситуации?

В Речи Посполитой обоих народов к «народу» (нации) причислялась, по сути, только шляхта, которая имела политические права. Но в XVIII ст. под влиянием идей Просвещения многие представители шляхетских элит понимали под «народом» Речи Посполитой не только шляхту, но все общество, включая также и сословие в то время еще крепостных крестьян. Возрастание внешней угрозы со стороны могущественных соседей послужило катализатором развития процесса модерной польской нации. Причем этот процесс происходил не на этнической основе, а согласно просветительской модели гражданской нации, похожей на французскую или, как утверждает социолог Ришард Радик, в большей степени на испанскую модель: «Перед упадком Речи Посполитой формировался в ней просветительский политический тип нации...» [78]. Этноязыковые отличия в данном случае не играли исключительной роли: «Язык понимался элитами клонящейся к упадку Речи Посполитой как средство социальной коммуникации, облегчающее распространение просветительских ценностей, интеграцию всего общества, а не как определитель понимаемого в этническом смысле этнокультурного сообщества» [79]. Не имело существенного значения также и этническое происхождение индивида, тем более что польская и литовская шляхта считали себя потомками сарматов, римлян и других мифических народов.

Разделы Речи Посполитой не только не остановили процесс формирования современной польской нации, но, наоборот, даже ускорили его. И питательной социальной средой, которая поддерживала этот процесс, являлась, несомненно, шляхта. На территории бывшей Речи Посполитой, которая отошла к Российской империи, насчитывалось приблизительно около полумиллиона дворян-шляхты, причем примерно половина из них приходилась на земли Беларуси и Литвы [80]. Это стало головной болью и трудно разрешимой проблемой для имперской власти. Согласно данным Министерства юстиции

Российской империи за 1858 г., в 49 губерниях европейской части империи насчитывалось 305 тыс. дворян мужского пола, из которых на девять Западных губерний (к их числу официально относились Волынская, Виленская, Витебская, Киевская, Ковенская, Минская, Могилевская и Подольская) приходилось более 192 тыс., или примерно 2/3 от общей численности [81]. Удельный вес шляхты среди всего населения, по данным 1857 г., в Виленской губернии составил 6,04, Гродненской -4,69, Витебской -3,8, Минской -6,03, Могилевской -4,19%. Всего же в этих пяти губерниях насчитывалось на то время 220 573 дворянина мужского и женского полов, или около 5% всего населения, тогда как в центральных российских губерниях этот показатель нигде не превышал более 3%