Белорусский узел - [36]
Но украинское — уже приходило и сюда, точнее не приходило, а вламывалось, врывалось с разбойным посвистом. Одним из последних — в вагон вошла группа молодёжи с шарфами белорусского Динамо, как только поезд тронулся — они открыли окно, не обращая внимания на неудобство других, потом — один положил ноги на другое сидение, а второй — достал баллончик и начал писать «БЧБ».[25]
— Уй!
Он и сам не знал, что толкнуло его… после тяжёлой контузии у него бывало такое… несколько минут словно выпадали из жизни, а потом он будто возвращался в своё тело — и несколько секунд осознавал, где он, и что происходит. Сейчас — он стоял напротив белорусских фанов, один из них — с баллончиком — без сознания лежал на полу, а на стене, вместе с буквами БЧБ — была и кровь, что было символично. Второй корчился в проходе, зажимая пах.
— Рэвалюцыя не для таго каб на сценах пісаць — он с трудом вспоминал звучание родного языка, в то время как украинский знал свободно — Разумееце?
А они молчали — и со страхом смотрели на пистолет в его руке.
От Гродно ходили не маршрутки, как в Украине — а настоящие автобусы. На одном из них — он добрался до своего родного города, находящегося совсем недалёко от границы. Отсюда он ушёл на войну…
Их городок — располагался совсем недалёко от Гродно, и, несмотря на несколько хрущёвок — в основном был застроен ещё польскими домами. Он сошёл с автобуса — и пошёл так хорошо знакомой, зелёной улицей, той самой старой, заасфальтированной дорожкой, по которой так часто бегал с пацанами. И все вокруг — было родное и знакомое. До боли…
Вот на этом дереве — они с пацанами сделали тарзанку и качались. А здесь — был гараж инвалида, деда Славы — он каждые выходные выкатывал свою инвалидку и мыл, чистил её, что-то регулировал. Почти не ездил на ней. Но ухаживал — каждое воскресение…
И было в те славные дни: что все мы — люди, и это главное. И наша страна — общая, и никто ничего не делит. Тогда и двери то не запирали, а если так — то зачем запирать границы. И работали все вместе, и отдыхали, праздновали — тоже все вместе…
Каким злым ветром — все это унесло?
Вспомнилось — Пески, ночь разорванная строчками трассеров, горящий от прямого попадания Града дом. И Казак, их ротный, спокойным, каким-то скучным голосом говорящий — вон, видите, искры? Значит, до половины прогорело, скоро погаснет…
Кто первым начал? А какая сейчас — разница? Кровь… русские… украинцы… белорусы… кровь между ними. И этого — уже не изменить.
Ему вдруг представилось, что горит их дом, их родная трехэтажка от попадания Града…
Он свернул в родной двор — но барбос не встретил его громким лаем, собак теперь не держали. И скамейка, на которой в своё время сиживали бабушки, помнившие ещё царя — её тоже больше не было. Зато теперь — стояли аж две машины, Опель Астра и Фольксваген Пассат. Наверное, под них все и убрали.
И газ теперь был — вон, труба идёт.
Он опёрся о стену, чужой в своём родном дворе — и начал ждать. Просто молча стоял и ждал, пока старушка, шедшая мимо, не остановилась, не всмотрелась подслеповато.
— Ваня? Баранкевич Ваня?
— Да… — сказал он — мама дома?
И, по замешательству старушки понял — нет. Мама не дома…
До кладбища он добрался легко. Пешком. Недалёко оно было. Сунув сторожу десятку — десять белорусских рублей — нашёл могилу…
Низенькая оградка. Скромный, но мраморный обелиск. Карточка… мама не любила эту свою карточку. Не любила…
Он стоял, опираясь на ограду и смотрел на обелиск, понимая, что уже ничего не исправишь. Каждый — выбрал свой путь, и каждому — платить. Просто… наверное, бывают такие люди, у которых это в крови. Которые не могут быть моряками — но из них получаются отличные пираты. Которые не могут быть военными — но их них получаются отличные бандиты. Есть сторожевые псы — а есть волки. Вот и все. Волка — не посадить на цепь. Как и его. И это не значит, что он — плохой. Просто он знал про себя с детства — он очень остро чувствовал любую несправедливость, и ему никогда не удавалось удовлетвориться малым. Дорога, по которой он пошёл — привела его сначала в соседнюю страну, в революционный Киев, потом в Пески, раздолбанный артиллерией посёлок под Донецком, потом — в школу подготовки диверсантов в Литве. И вот — круг замкнулся. Он был дома — но дома его никто не ждал.
Он даже не знал, что его мать умерла…
— Что ты здесь делаешь?
Он обернулся. Его родной брат, Николай — стоял, облокотившись об оградку соседней могилы
— Коля…
— Что ты здесь делаешь? — повторил Николай
Он знал, что Николай, как тут говорили — выбился в люди. Теперь — он был заместителем главного инженера крупного химического комбината. У него были семья и дом.
У него — не было ничего.
— Братя, ты чего… — он назвал его так, как называл раньше. Когда Николай, тогда всерьёз занимавшийся боксом — разбирался за него с какой-то шпаной.
