Белогвардейцы - [11]

- Сегодня праздник, можно и без дисциплины.- Настя полезла в шкафчик, вытащила и поставила на стол бутылку николаевской водки. - Вот, берегла, сказала смущенно, быстро проглатывая слова. - К празднику берегла.

Полковник недоверчиво повертел в руках бутылку - царский все-таки налиток! - хотел было отказаться, но, сообразив, что жест этот будет истолкован превратно

от чистого сердца ведь предлагают, - открыл и налил себе полстакана.

- За ваше здоровье!

- Спасибо.

Но он так и не выпил. Остановился на полдвижении

поставил стакан на стол и снова взялся за бутылку.

- Прошу вас... Выпейте со мной! - Голос дрогнул, глаза смотрели с непривычной нежностью. - Я даже не помню, когда последний раз пил с женщиной.

- Хорошо, - чуть слышно произнесла Настя, одарив его светлой улыбкой.

Они выпили. Вышеславцев потянулся за грибком, закусил. Настя торопливо отошла к печке, чтобы продолжить свои хозяйственные дела. И он, и она молчали. И обоих долго не покидало чувство, что совершили они тайный и великий грех.

Неловкое молчание нарушил свалившийся с печки дед. Охая и постанывая, потирая ушибленное плечо, с трудом поднялся (все попытки Насти помочь ему пресек в корне, крикнув: "Не мешайся! Сам!") и, не обращая внимания на полковника, которому, правда, уже был представлен, уставился белесыми, давно плохо видевшими

глазами на роскошный стол.

- Праздник, что ль?

- Масленица! - рассмеялся Вышеславцев.

- Масленица? - Дед подтянул штаны. - Надо

отметить.... Настя!

- Чего тебе?

- Одеваться!

Настя бросила на полковника испуганный, виноватый взгляд.

- Вы не против, Владимир Николаевич?

- Старость надо уважать!., - не зная, что ответить

сказал Вышеславцев.

Минут через десять из-за занавески в старенькой, застиранной до белесого цвета рубашке "времен Очакова и покорения Крыма" довольно бодро выкатился дед. На груди - два "георгия", третьей и четвертой степени.

- Где ж ты отличился, дед? - с почтением спросил Вышеславцев.

- В Крымскую. И в Турецкую.

- А у кого служил?

- Донская конно-казачья 7-я батарея. В Крыме дрались под начальством генерала Багратиона Ивана Константиновича...

- На Дунае? В 1853 году?!

- Число не помню, вашблагородь. А вот что на Дунае точно. Я и в Турецкую на Дунае дрался, с генералом Драгомировым. Вот только имя его запамятовал...

- Михаил Иванович.

- Верно, Михаил Иванович, - оживился дед. - А вы что, знали его?

- Знать не пришлось, но слышал много.

- Здоров он?

- Лет пятнадцать, как умер.

- Царство ему небесное, - сказал дед, осенив себя крестным знамением. Хороший был человек. У города Зимницы, когда переправу наводили, помню, идет берегом и туркам кулаком машет, кричит: "Забыли, паразиты, как Суворов вас лупил? Так я вам сейчас напомню! - Вытащил шашку и: - Вперед, братцы!" Ну мы и поперли... Всыпали им, крепко всыпали!

Вышеславцев чуть не прослезился. Перед ним стояла сама история - дед воевал вместе с Драгомировым, Драгомиров - выученик Суворова, Суворов - это Екатерина

Великая, это победы Потемкина, Алексея Орлова - славная Чесменская битва, а от неё, Екатерины, до Петра рукой подать! И Вышеславцев, - забыв, что перед ним простой солдат, обуреваемый восхищением и благодарностью, неожиданно для себя встал, крепко обнял старика и трижды, по-русски, расцеловал.

- Садись, дед, выпьем с тобой во славу русского

оружия!

Они выпили по стопке, нацелились по второй, но им помешали - пришел из баньки Федя, подъехали в сопровождении Нестеренко Задорожный и Крымов. И сразу же в избе стало тесно, шумно, пропала атмосфера доброжелательства и домашнего уюта, по которой так соскучился Вышеславцев, и он пожалел, что устроил это дурацкое застолье, подумал: "Напрасные хлопоты... Мне их уже не взбодрить, боевой дух не поднять. Они столько

видели, столько натворили, что противны друг другу".

- Военный совет или проводы зимы? - спросил Крымов, расхаживая вокруг стола и восторженно щелкая пальцами. - Ба-а! Николаевская! Я почему-то был уверен, что буду пить сегодня николаевскую. Нюхом чувствовал.

- Нюх у тебя собачий, - кивнул Вышеславцев. - Присаживайтесь.

- Спасибо. - Крымов, чтобы подчеркнуть свое отношение к Задорожному, сел рядом с Федей. - Нюх у меня действительно есть. Только не собачий, а на собак. Люблю собак! Псарня была - вся округа завидовала!

- Вы откуда родом? - спросил Вышеславцев.

- Родился в Пензе, детство провел в родовом имении, Саранском уезде.

- Усадьба цела?

- Сожгли.

- Жалко?

- Собак жалко.

- Так они что, и собак? - вскинул брови Федя.

- И собак, - вздохнул Крымов. - Вой стоял верст на десять.

Федя нашел глазами иконку, перекрестился.

- Человека... я понимаю - скотина! Но собаку за что?

- За родословную, - бухнул Нестеренко.

- Жаль, что у тебя ее нет, - ужалил Федя.

Нестеренко умел работать на зрителя. Вскочил, заиграл желваками, изображая обиду, но выложиться не успел Вышеславцев властным движением руки усадил его на место, обвел взглядом стол, и ему стало смешно и грустно: более разношерстной, не понимающей и не принимающей друг друга публики ему видеть еще не приходилось.

- Господа, - сказал он, - сегодня праздник - масленица, последний день зимы. Встретили мы ее, голубушку, в девятнадцатом, а провожаем - в двадцатом. Встретили с радостью, как великую заступницу, а провожаем... Впрочем, не будем ее винить за наши неудачи - история есть история, ее не переделаешь, давайте выпьем за то, что она, уходя, оставила нам надежду, надежду любить, смеяться и верить, что все окончится благополучно, что Россия еще увидит светлые дни... За Россию!