Белое платье - [34]

Я произнесла ее имя очень тихо, но Хонг Лан — это и в самом деле была она — бросилась ко мне и сжала в объятиях. Хотя, как и все остальные, она была почти до глаз укутана пестрым шарфом, я все-таки узнала ее. Лан схватила меня за руку и, обняв другой рукой за плечи, повела к дому. Мы перебежали двор и вошли в дом. Она весело крикнула поджидавшей нас на пороге женщине: «Встречайте гостью!» — и втолкнула меня в комнату. Лан сняла шарф и помогла освободиться от шарфа мне. Мы снова обнялись. Лан была одета в простое, но опрятное крестьянское платье, кожа ее потемнела, пышные волосы не были, как раньше, разбросаны по плечам, а гладко зачесаны, словом, выглядела она очень здоровой и крепкой. Мы перебросились несколькими словами, потом Лан, поручив меня хозяйке, убежала — она должна была принять и других женщин, пришедших вместе со мной. Примерно через час она вернулась. Мы устроились на ночлег рядышком и решили, что постараемся поскорее уснуть. Да куда там! Сколько надо было рассказать друг другу: мне — о том, что делалось в Сайгоне, ей — о том, как она жила здесь. Нам показалось, что мы только что улеглись, когда вдруг заметили, что небо за окном начало светлеть.

Хоанг тоже был здесь. Он появился через два дня, я увидела его на занятиях. Когда мы приходили на курсы, каждый занимал свое место, прикрывшись зонтом или лоскутом нейлона, — они служили не только защитой от дождя, но в целях конспирации мы обязаны были закрывать лицо. Мы не должны были знать в лицо друг друга, никогда не видели и лица преподавателя.

Однажды мы слушали лекцию, посвященную опыту работы среди учащихся школ и студентов в городе, и я вдруг узнала в преподавателе Хоанга. И он, видимо, догадался, кто сидит под зонтом номер шестнадцать, потому что говорил так, будто все слова были предназначены только мне одной.

На другой день в обед он разыскал меня. Мы долго говорили. Я подробно рассказала ему о демонстрации перед министерством по делам молодежи. Хоанг был явно недоволен тем, что я вышла вместе со всеми на улицу, да я и сама понимала, что не имела права делать этого.

Хоанг долго молчал, потом тихо, но твердо произнес:

— Может быть, ты останешься здесь?

Я растерялась. Почему он заговорил так решительно? Ведь я не дала ему никакого повода. Умоляюще глядя на Хоанга, я сказала:

— Пожалуйста, отпусти меня домой!

Он повернулся, внимательно посмотрел на меня и перевел разговор на другое.

Вскоре занятия на курсах закончились, и мы стали собираться обратно домой. Меня вызвал к себе дядюшка Фан — это он читал нам первую лекцию о путях развития южновьетнамской революции и предстоящих задачах. Я впервые встретила здесь этого человека, но мне показалось, будто я знаю его давным-давно.

Дядюшка Фан спал не в хижине, а в гамаке, который натянул между деревьев. Я устроилась на траве перед гамаком, а дядюшка Фан, усевшись на пень, принялся расспрашивать меня о моей жизни, работе, семье. Особенно заинтересовал его мой брат Хай.

— А что ты, дочка, думаешь о партии?

Я растерялась и пробормотала что-то невнятное.

— Хоанг говорил когда-нибудь с тобой об этом?

— Да.

Мне хотелось сказать дядюшке Фану, что слово «партия» для меня — священное слово, вступление в партию является для меня самой большой честью, однако я не уверена, что заслуживаю этой чести.

Я не осмелилась сказать ему все это, но дядюшка Фан посмотрел на меня так, будто и без того все понял. Он начал рассказывать мне о партии, о ее политике, о первоочередных ее задачах, а в заключение с улыбкой сказал:

— Вопрос о вступлении в партию — дело серьезное, и ты должна хорошо обдумать этот шаг. Если ты признаешь идеалы партии, ее цели и задачи, если чувствуешь себя готовой выполнять все, что требует устав, то парторганизация может принять тебя.

Он помолчал, а потом добавил:

— Товарищи помогут тебе изучить устав, а потом мы еще поговорим.

И вдруг он спросил:

— Ты здесь думаешь совсем остаться или нет?

Я смутилась, вопрос этот застал меня врасплох. Если с Хоангом я могла кокетничать и отшучиваться, то сейчас это было невозможно.

— Я… Я еще не думала об этом. Я хотела бы вернуться домой, чтобы уладить все дела, увидеться с друзьями, проститься с мамой и бабушкой…

Действительно, если я останусь здесь, что обо мне подумают дома? Ведь мама не простит мне этого никогда!

Дядюшка Фан, взглянув на меня, покачал головой:

— Если ты останешься здесь, товарищи найдут способ сообщить об этом твоим родным, и мать, несомненно, все поймет и не станет сердиться. Но ты, пожалуй, права, лучше тебе вернуться и самой сказать ей обо всем.

Я вздохнула с облегчением, а дядюшка Фан неожиданно спросил:

— А как у тебя обстоят дела с Хоангом?

Я почувствовала, что заливаюсь краской от смущения. Дядюшка Фан рассмеялся:

— Я ведь просто так спросил. Подумал, не произошло ли каких-нибудь перемен в ваших делах.

Я поняла, что дядюшка Фан все знает, и, стараясь говорить как можно спокойнее, ответила:

— Видите ли, для меня сейчас самое главное — работа…

Дядюшка Фан снова весело рассмеялся:

— Ну, это, пожалуй, правильно. По-моему, в жизни каждого человека есть три важных момента: вступление в партию, создание семьи и час смерти. Что же касается ваших отношений с Хоангом, то ты должна сама все продумать и все решить. Я только хочу сказать, что Хоанг очень хороший парень. — И он весело закончил: — Конечно, если б я был девушкой, то, наверное, тоже долго выбирал, ведь столько хороших парней вокруг. — И уже серьезно добавил: — Ну а в общем смотри сама!..