Белое платье - [31]

Но он ответил, что решение о переброске в освобожденную зону пока еще предварительное, а окончательно все решится, когда я закончу школу. Тем не менее я обязана соблюдать максимальную осторожность. Хоанг сказал также, что пересмотрит нашу систему связи, чтобы больше не допускать длительных перерывов.

4

Было уже поздно, когда мы кончили разговор, Хоанг собрался уходить, но вдруг опять сел, стиснул дрожавшие руки и молча уставился куда-то в сторону. В соседней комнате было тихо, супруги Ба уже спали. За окнами тоже стихло, лишь изредка доносились голоса запоздалых прохожих.

Хоанг вдруг посмотрел мне в глаза и сказал:

— Есть еще одно дело, Фыонг, о котором я хотел поговорить с тобой.

Я вздрогнула, но глаз не отвела. Я давно ждала этой минуты и в то же время боялась ее. Хоанг побледнел от волнения, но потом взял себя в руки и спокойно продолжал:

— Только ты, Фыонг, не обижайся, если я скажу что-нибудь не так…

Выглядел Хоанг таким смущенным, что мне даже стало его жаль. Наверное, он давно готовился к этому разговору, но не мог справиться со своим волнением, и вид у него был ужасно растерянный. А ведь только что он говорил уверенным, спокойным голосом!.. Я боялась обидеть его невольным резким ответом и тихо вымолвила:

— Не надо, Хоанг, не надо ничего говорить…

Я все и так поняла. С первых дней нашего знакомства мы были неразлучны — Хоанг был старостой класса, я старостой математического кружка. Мы вместе вступили в школьную организацию, вместе учились, вместе работали. Так как же мне не понять его? Во время наших загородных прогулок Хоанг то избегал меня, то, наоборот, старался держаться рядом. И всегда мы были вместе — на занятиях математического кружка, в редколлегии стенгазеты, на концертах художественной самодеятельности. В прошлом году мы вместе с друзьями ездили в Далат — на день рождения к однокласснику. А когда Хоанг закончил школу, мы все вместе отправились за город и на холме, заросшем соснами, сфотографировались на память. На склоне холма было очень жарко, но Хоанг стоял на солнцепеке и ждал нас, отламывая и вручая каждой девушке сосновую ветку — чтобы можно было прикрыться от солнца. Не знаю, случайно или намеренно, Тхань заметила тогда, с улыбкой посмотрев на ветку в моей руке:

— Смотрите-ка, Хоанг сорвал для Фыонг самую лучшую, самую пушистую ветку!

Я смутилась. И действительно мне досталась очень красивая ветка — мохнатые сине-зеленые иглы так и сверкали на солнце.

Во время наших встреч, где бы это ни было — у Хонг Лан, в школе, у меня дома, когда мы оставались наедине, — Хоанг всегда был сдержан, серьезен и говорил только о работе, не было случая, чтобы он хоть раз попытался поговорить со мной о чем-нибудь другом. Если он приходил ко мне домой, он проявлял внимание к моим родным, к товарищам по работе, но ничем не показывал своего особого отношения ко мне. Я тоже ни единым словом или жестом не проявляла своих чувств. Но это вовсе не значит, что я не думала о Хоанге, что с нетерпением ждала встреч с ним только для того, чтобы узнать новости и получить инструкции, нет, мне просто очень хотелось видеть его! И конечно, я с трепетом ждала часа этой встречи, ждала и страшилась.

Страх… Нет, Хоанг для меня — только товарищ по работе, поэтому я и поспешила прекратить этот разговор. Не пришло еще время. Ну а если рухнут все мои планы, что тогда? Школу не закончила, революция еще не завершена…

— Я очень боюсь, Хоанг, не надо ничего говорить!

Он посмотрел на меня, в его глазах были и боль, и грусть, и удивление.

— Почему не надо?

Я знала, что ответить, но хотела, чтобы он сам все понял, без моей помощи.

— Меня сейчас волнует только работа, я еще так мало сделала…

Он рассмеялся:

— Но революция не совершается в один день.

Я видела, что он уже взял себя в руки и заговорил, как обычно, спокойно и рассудительно.

— Революция — это дело всей жизни. Она не может помешать проявлению истинных чувств. Наоборот! Главное, иметь твердые убеждения, тогда чувство будет лишь служить источником воодушевления, будет поднимать нас на борьбу.

Я понимала, что Хоанг говорит все это главным образом для того, чтобы успокоиться. Слова слетали с его губ, но они не отражали того, что делалось в его душе, и, глядя на него, я испытывала двойственное чувство — мне было и грустно и радостно. Он уже снова выступал в своей обычной роли — руководителя группы, и меня, как всегда в таких случаях, обуяло упрямство. Уже не раз так бывало: когда завязывался спор, я, в душе полностью соглашаясь с ним, упрямо твердила свое: «Я знаю, ты любишь теоретизировать, мне в этом деле за тобой не угнаться».

Вот и сейчас я не смогла удержаться.

— Это только теория, а на практике все иначе. Я хочу всегда считать тебя просто хорошим товарищем, к которому я отношусь с большим уважением.

Говоря это, я совсем не ожидала, что слова мои вызовут у него такую растерянность. Он как-то жалко улыбнулся и невнятно пробормотал:

— Вот как…

Он ничего не понял. Я хотела сказать Хоангу, что за эти четыре года совместной учебы и работы он должен был видеть, что меня волнует только учеба и работа, я хотела объяснить ему, что считаю его своим старшим братом, товарищем по борьбе, и еще хотела сказать, что думаю только о нем. Но Хоанг понял мои слова иначе.