Белое и красное - [63]
— Почему? Решая большие дела, можно и о мелких договориться.
А в глазах Бондалетова читалось: неужели силенок мало, Павел Георгиевич, чтобы волю свою показать? Прав этот полицейский. Не Никифорову сейчас диктовать свои условия.
— Не могу, Игорь Матвеевич, потому что Шнарев скажет: «Согласен, Павел, принесу в жертву полячишку, но чтобы выровнять счет, ты своего Бондалетова тоже уберешь». Так на так. А что я без тебя, Игорь Матвеевич?
Бондалетов никак не ожидал, что дело может так обернуться, хотя многое мог предвидеть. А действительно, как знать. Почему Шнареву так не ответить?
— Ты сказал, если я хорошо тебя понял, у тебя есть предложеньица? — крутя в ухе палочкой, продолжил Никифоров. — А назвал одно…
— Можно использовать поручика Ростовского, который…
Дверь открывается, входит Семен с подносом, на нем бутылка коньяку, два стакана и штопор. Бондалетов смотрит вопросительно на Никифорова.
— При Семене можешь все говорить, Игорь Матвеевич. Он еще у моего отца служил.
Капитан, однако, молчит. Ждет, пока Семен поставит поднос. Семен бутылку не открывает, будто чувствует, что должен выйти из кабинета. Когда дверь за Семеном закрылась и затихли шаги в конце коридора, Бондалетов заговорил:
— То, что он служил у вашего отца, уважаемый Павел Георгиевич, еще ни о чем не говорит. Хотя допускаю, на основании некоторых своих наблюдений, что он относится к людям, которые секретов из дома не выносят.
— Наблюдений? Бери штопор, Бондалетов.
— Если бы Семену хотелось побольше услышать, он взялся бы бутылку открывать, разливать коньяк, крутился бы здесь…
Выпив, Бондалетов объясняет свой план. Павел Георгиевич не может скрыть удивления. «Буду я еще тебя на цепочке водить, буду», — с удовлетворением думает капитан.
Японский десант… Решения. Нужны решения. Нет, не на бумаге, хотя они, старые конспираторы, знают силу печатного слова. Японский десант… Что это — интервенция или только очередная попытка? Центр политических событий перемещается в Сибирь. Китайские гарантии ничего не стоят. Лучшее доказательство — атаман двинул свои войска. Необходимо решение, чтобы помешать атаману проводить мобилизацию казачества. Но какое? Нельзя допускать, чтобы к Семенову пробирались белые офицеры. Много их, сейчас это особенно заметно. Через несколько дней в Иркутске будет Лазо.
— Товарищ председатель, поляки.
— Давай их сюда.
Председатель Центросибири встает из-за стола. В обращении к полякам надо не забыть сказать о чести, он вспомнил своего коллегу-поляка по Московскому университету. С поляками он встречался в тюрьмах и в ссылке. Как-никак раз двенадцать попадал в тюрьму.
Он приветствует Рыдзака, внимательно разглядывает Лесевского.
— Как здоровье?
— Нормально, Николай Николаевич.
Лесевский не любит вопросов о своем здоровье.
— Располагайтесь как дома. Я только на минутку загляну к Уткину.
— Передайте привет от нас, скажите, что его выступление в польской революционной роте красногвардейцы запомнили, ну и часто читаем его статьи в газете. Интересно, сколько Уткину лет?
— Двадцать один, Станислав Аполлинарьевич. А командующему Забайкальским фронтом товарищу Лазо — двадцать четыре. Очень юна ударная сила революции. В сравнении с ними мы совсем старики, ветераны и… наверное, уже рутинеры.
— Если вы себя называете ветераном, что тогда мне говорить? Старик. Через два года сорок стукнет.
Все дружно рассмеялись. В их годы слово «старик» никого не огорчало, и только Лесевский не улыбнулся, хотя был ровесником Николая Николаевича.
Председатель Центросибири вышел, Рыдзак повернулся к огромной карте, висящей на стене. Внимательно разглядывал район, где велись бои с атаманом Семеновым, скользнул взглядом влево, придвинулся поближе, но город, который хотелось найти, не обнаружил.
— На этой карте нет Варшавы, Станислав Аполлинарьевич…
Рыдзак в недоумении обернулся: откуда председатель, появившийся в дверях, знал, что он ищет?
— Да нет, не такой уж я проницательный, — решил объяснить Николай Николаевич, глядя на удивленное лицо Рыдзака, — просто вы, поляки, все одинаковы. Недавно здесь были комиссары отряда, направлявшегося через Иркутск на Забайкальский фронт. Объясняю им обстановку по карте, посмотрели, отошли, а один, вижу, все влево, влево поглядывает… Сразу-то я не сообразил, спрашиваю, что это он ищет. Оказывается, Варшаву. Болеслав Король. Запомнил его имя, очень уж королевское.
Слово «королевское» он произнес по-польски.
— Знаете польский?
Лесевский не стал бы отнимать у него время расспросами, но заметил, что председатель чуть расслабился, вроде бы настроился поговорить.
— Я был в Кракове две недели, у товарища Ленина. По партийным делам. Встречался там и с польскими социалистами. И почти каждый из них спрашивал, видал ли я Вавельский замок в Кракове и гробницы королей.
— Вы хорошо знали Владимира Ильича?
Рыдзак слышал, что председатель Центросибири встречался с Лениным, но ему захотелось услышать от этого молодого человека, на плечах которого лежала вся ответственность за Сибирь, какие-то особые слова о человеке, который поднял Россию на революцию.
— Расскажу вам одну историю. Я всегда ношу с собой квитанции старых денежных переводов. Лежат они у меня вместе с личными документами… Не время сейчас собирать разные памятки, это я понимаю. Только иногда вот думаю… Попадет в меня белогвардейская пуля, достанут товарищи из гимнастерки мои бумаги, узнают, что вступил я в партию еще до той революции. Наверное, некоторых это удивит, хотя не в том дело… к примеру, Уткин или Лазо в партии недавно, а что, разве они хуже меня борются за Советскую власть? — Он поверх голов присутствующих посмотрел в окно. За Ангарой тянулась полоска дыма. К Иркутску подходил очередной эшелон. — Ну, увидят друзья-приятели фотографию матери. Понятное дело. Потом наткнутся на квитанции. И ничего не поймут. А денежные переводы — это те суммы, которые мне и еще нескольким политзаключенным, сосланным в Нарымский край, присылал Ленин. Во время империалистической войны. Знаете, ведь сам жил на заработки от статей, а о нас, ссыльных, не забывал. Мечтаю вот, покончим с контрреволюцией, с интервентами, оживет Сибирь, поеду в Москву, на съезд партии, пойду к Ленину и объясню, что долг тот никак не смогу вернуть, будь я даже Ротшильдом, все равно денег оплатить этот неоплатный долг не хватит, зато, скажу, примите от нас, сибиряков, и назову, сколько миллионов пудов зерна, угля, леса может дать Сибирь. И о золоте скажу… — Он внезапно оборвал свой рассказ. Вспомнил о высадке японцев. Именно сейчас решалась судьба Сибири. А Семенов — форпост империализма. Помолчал. — Размечтался я, — словно бы извиняясь, сказал Николай Николаевич. — Хотя Владимир Ильич говорил, что иногда не мешает помечтать. Да вот все эти авантюристы, атаманы, с которыми в другое время не было бы проблем, один полк Красной Армии привел бы их в чувство, глядишь, закрывают перспективу. Ну, догадываетесь, зачем я вас вызвал?
Олег Кашин (1980) российский журналист и политический активист. Автор книг «Всюду жизнь», «Развал», «Власть: монополия на насилие» и «Реакция Путина», а также фантастической повести «Роисся вперде». В книге «Горби-дрим» пытается реконструировать логику действий Михаила Горбачева с самого начала политической карьеры до передачи власти Борису Ельцину.Конечно, я совершенно не настаиваю на том, что именно моя версия, которую я рассказываю в книге, правдива и достоверна. Но на чем я настаиваю всерьез: то, что мы сейчас знаем о Горбачеве – вот это в любом случае неправда.
Загадочный рассказчик, чья судьба неразрывно связана с жизнью главных героев, начинает свою страшную и одновременно трогательную историю. Историю, начало которой было положено в 1939 году. Зиглинда живет в Берлине в обычной семье. Мама — домохозяйка, а папа работает цензором: вымарывает из книг запрещенные слова. Его любимое занятие — вырезать фигурки из черной бумаги и ждать конца войны. Но война продолжается, и семья девочки гибнет, а она оказывается в опустевшем здании театра — единственном месте, где можно чувствовать себя в безопасности.
Случайная встреча семилетнего Адама и Барона – пожилого одинокого физика с оригинальными взглядами на бытие – круто меняет судьбу мальчика, до того обещавшую быть непримечательной. Впрочем, меняет она и жизнь мужчины, который относится к своему подопечному словно к родному сыну. Исповедуя гедонизм, Барон игнорирует течение времени и избегает привязанностей. Этому он учит и Адама. Однако теория пребывания в золотом коконе начинает трещать по швам, когда Адам познает любовь и связывает себя узами с девушкой, обреченной на скорую смерть…
Пять месяцев назад Ник, бойфренд Валери Лефтман, открыл стрельбу в школьной столовой, убив многих учеников и учителей и застрелив себя. Пытаясь его остановить, Валери получила ранение в ногу и случайно спасла жизнь своей одноклассницы. Однако ее обвинили в случившемся из-за списка, который она помогла составить, – Списка ненависти, включающего более сотни людей и явлений, которые ненавидели Валери и Ник. Все лето девушка провела в больнице, где с ней обращались как с возможной подозреваемой. Оказавшись наконец дома, Вал готовится вернуться в школу и продолжить обучение в выпускном классе.
Семья Липы — семья предпринимателей. Она, ее родители и младший брат Берти зарабатывают себе на жизнь сбором металлолома. Их бизнес труден, непостоянен, а порой и просто опасен, хотя семья живет в мире возвышенных метафор, созданных главой семьи. Их труд — благороден, платят за него — «звонкой монетой», а найденные предметы свозятся прямиком в… «Рай».В романе одного из самых ярких голосов немецкоязычной литературы соединились фантазия и суровая семейная история, гротеск и трагедия целого поколения, оторванного от корней.
Родители маленького Димы интересуются политикой и ведут интенсивную общественную жизнь. У каждого из них активная гражданская позиция. Но вот беда: мама и папа принадлежат к прямо противоположным лагерям на политическом поле. Очень скоро Дима замечает, что трагически расколота не только его семья… Книга содержит нецензурную брань.