Белое и красное - [62]

При упоминании этого имени Никифоров перестал ковырять в ухе.

— Что Агриппина?..

— Агриппина Акепсимовна утром пешком подалась к Болеславу Яновичу. И по-моему, находится и посейчас там.

— Проклятый полячишка! Актрис ему мало. Цыганок… Ну и сволочь!

Бондалетов, если бы мог себе позволить то, что позволяет себе Никифоров, потер бы от удовольствия руки и громко рассмеялся прямо в лицо купцу — на радость себе. Он знал, что выходка Агриппины заденет Павла Георгиевича. Но не предполагал, что в такой степени.

— Болеслав Янович ведет себя так, будто Якутск его вотчина.

Никифоров вспомнил, каким наглым взором окинул его вчера Эллерт. Чувствует поддержку Петра, потому и наглый такой. У Петра у самого мать была грузинка, в нем больше чужого, нежели русского, вот он и терпит евреев, поляков и весь этот сброд, который в России мутил и продолжает мутить воду, ибо враждебен российскому порядку.

— Стоит проучить этого полячишку. А что брат… Петр Акепсимович знает, что его сестра шлюха?

Лицо Павла Георгиевича налилось кровью, чувствует он, если не хватит сейчас полстакана коньяку, не успокоится.

— Иди, Бондалетов, вели Семену подать бутылку армянского коньяка и стакан… два стакана, — уточнил Никифоров.

«Не угостил капустой, теперь будешь коньяком поить, — злорадствует Бондалетов. — Одну дырочку под кольцо я уже проделал у тебя в носу, Павел Георгиевич. Больно стало. Из-за Агриппины еще не так заболит, по-настоящему». А что Никифорову это не безразлично, заметно и невооруженным глазом — стоило Бондалетову вернуться, как он повторил вопрос:

— А брат знает, что выделывает его сестричка?

— Петр Акепсимович — человек современный, он постоянно это подчеркивает, желает, чтобы наши женщины были по-европейски свободны. Она не вмешивается в дела фирмы, а он закрывает глаза на ее любовные похождения. К тому же Агриппина в некотором смысле, можно сказать, блюдет себя.

«Такого быть не может, — удивляется Никифоров. — Петра я хорошо знаю, знаю, на что способен. Но чтобы такой договор с ней заключил, она, значит, во все тяжкие, а он фирму в своих руках держать будет, нет, такого быть не может. Что бы там ни было, а он солидный купец, не сутенер какой».

— Что-то ты крутишь, Игорь Матвеевич, с этим их уговором.

Бондалетов улавливает «Игорь Матвеевич». Сказано, правда, без особого почтения, но уже кое-что, если сравнить с началом разговора… «Погоди, погоди, медведь якутский, колечко я скоро просуну тебе в нос».

— Конечно, это мои догадки, я ведь вам так и сказал, что только предполагаю, может, и ошибаюсь. Но вот вам факты: Петр Акепсимович терпимо относится к поведению сестры, она же не вмешивается в дела фирмы. Если, уважаемый Павел Георгиевич, вы думаете, что известие о встрече Агриппины и Эллерта будет потрясением для Шнарева и он выставит полячишку, то вы ошибаетесь. Петр Акепсимович давно на это сквозь пальцы смотрит, ведь не впервые Агриппина с капитаном встречается.

«А вот об этом ты мне никогда не докладывал», — но вслух не сказал. Вспомнил, что как-то дал понять Бондалетову, что любовные похождения Агриппины его не интересуют. Зачем зря себя волновать.

— Неплохо бы дать по носу этому поляку.

— У меня есть предложеньица, Павел Георгиевич.

— Говори, говори, Игорь Матвеевич, послушаю твои предложеньица.

Непременно кончит просьбой о деньгах. Как только начинает о предложеньицах, обязательно тянет лапу за рублями.

— Потребуйте, Павел Георгиевич, если уж договор заключили со Шнаревым, чтобы он убрал Эллерта. Поставьте такое условие.

— А ты откуда знаешь, что я с ним сговаривался, Бондалетов?

Опять неуважительное обращение. Зато спросил с подозрением. И так плохо, и так нехорошо. Пробовал прикидываться Бондалетов, что самостоятельно не мыслит, что глупее, чем на самом деле, что готов выполнить любое поручение, вел себя самым аккуратнейшим образом, проверенным многими поколениями чиновников, — и что? Никифоров еще более свысока стал на него поглядывать. А когда показал, что есть голова на плечах, — Никифоров засопел от злости. Хотя, если выбирать, с кем дело иметь — со Шнаревым или Никифоровым, — пожалуй, надо выбирать Никифорова.

— Откуда знаю? Полицейская, тьфу, милицейская сноровка. Умение делать выводы из мелких наблюдений. Вчера закрылись со Шнаревым в его кабинете. Почти на целый час. Вы первый к нему подошли. И не затем, чтобы ссориться, для этого можно другое место найти. До самых саней потом проводил вас хозяин, когда отъезжали, а встречать даже сына не послал.

— Да, вижу, наблюдательный ты. А я-то думал, только едой да выпивкой был занят. Своих агентов перещеголял!

— Прирожденный полицейский, Павел Георгиевич, даже сны видит полицейские.

На сей раз поправляться не стал. Это при комиссаре надо следить, чтобы «полицейский» не сорвалось с языка, не приведи господь. Соколов, поскольку он из бывших политических, чувствителен к этому слову. Он знал, конечно, прошлое Бондалетова, но принадлежал к тому типу людей, которые видимое принимали за действительное. При других Бондалетов меньше остерегался. Ну а отношение Никифорова к самодержавию знал куда как хорошо…

— Да, договорились мы вчера со Шнаревым о том, что, пока есть большевистская опасность, действовать сообща. Я первый протянул руку, потому как дальше его смотрю. Но сказать, чтобы он убрал капитана Эллерта, не могу.