Белое и красное - [65]

И если смотреть со стороны на эти его сомнения, то, пожалуй, его можно обвинить в нерешительности и медлительности.

— Польская революционная рота, товарищ Кобринский, — один из лучших отрядов, какими мы располагаем. Поэтому ничего удивительного, что мы ее используем для выполнения ответственного задания: восстановления Советской власти в Якутии.

— Якутск — это эпизод. — Маленький Троцкий затягивается папиросой и выпускает дым прямо в лицо Николаю Николаевичу. Так он поступает всегда, считает, что это оказывает воздействие. Уж если он разговаривает с кем-то, то не отводит от собеседника взгляда. «Ну просто впивается в человека», — сказал про него кто-то из сотрудников Центросибири.

— Эпизод?

Для Кобринского — по этому вопросу он также выступает как верный ученик Троцкого — все, что происходит в Иркутске, Сибири, во всей России, эпизод. Цель — мировая революция, поэтому для него не имеют значения никакие факты и события — все мелочи. А что может быть мельче судьбы отдельного человека?

— Да, эпизод. Не в Якутске решаются судьбы нашей революции. Но, по моему мнению, ты показал незаурядную прозорливость, Николай Николаевич, уводя из Иркутска в столь трудный период ненадежные элементы. Поэтому я поддержу твое предложение.

— Ненадежные элементы? Не понимаю, на основании чего ты даешь полякам такую оценку, Кобринский? Она не только ошибочна, но оскорбительна для польской роты, политически вредна.

Он сразу четко все сформулировал. Их дискуссии с Маленьким Троцким всегда заканчивались острой стычкой, а часто с этого начинались.

— Ошибочна, оскорбительна… — Маленький Троцкий своей интонацией давал понять, что его чрезвычайно удивляют столь неконкретные понятия, которым не место в лишенном каких бы то ни было эмоций и сантиментов разговоре политических деятелей.

— Объясни, почему ты назвал отряд Рыдзака «ненадежные элементы»?

— Посмотрим на факты… В отряде девяносто процентов личного состава — поляки. Так?

— Странно, если бы в польской революционной роте был иной состав.

— Остришь, Николай Николаевич. Однако твои остроты не заменяют аргументов. Дело в том, что поляки были, есть и всегда будут в первую очередь польскими националистами, а уже потом революционерами, красногвардейцами и всем тем, кем ты хочешь их видеть. Так вот, если ты считаешь, что националисты являются надежным элементом, в таком случае я поздравляю тебя с такой принципиальностью.

— Польские товарищи, воюющие вместе с нами, самые настоящие интернационалисты, как и русские, латыши и многие другие. И всякие попытки определять революционность масс национальной, расовой или любой другой принадлежностью являются отходом от принципов пролетарского интернационализма. И не забывай еще о том, что, хотя национальный вопрос существует, кроме национализма есть еще патриотизм.

Под конец он хотел отослать Кобринского к статьям Ленина по национальному вопросу. Но Маленький Троцкий, конечно, читал Ленина. Только понимал по-своему.

«Интересно, знает ли Кобринский, что его прозвали Маленьким Троцким?» — вдруг подумал Николай Николаевич. Ему пришлось потрудиться, чтобы его так называли. Он подражал Троцкому буквально во всем. Только Маленький Троцкий был на несколько сантиметров выше настоящего. На фотографии, где они были сняты вместе, это хорошо было заметно.

Маленький Троцкий встал и опять выпустил струю едкого дыма в лицо председателю.

— Неважно, чем ты руководствовался, Николай Николаевич, когда надумал отправить туда поляков. Если уж взбунтуются, то лучше в Якутске, подальше отсюда. Боюсь, что и без поляков у нас хватит трудностей.

— Я решилась… выступаю с отрядом Рыдзака.

— Надеюсь, в качестве машинистки? — Он не сдержался, спросил с иронией, хотя знал, что с Ядвигой шутить опасно.

— Ох, машинку тоже возьму… Отсюда, наверное, поедем на автомобилях, представляете, как здорово! Буду санитаркой. В Варшаве я окончила курсы. Меня выучили не хуже, чем Таню. Что это за фотография? Как похож на Лесевского.

— Я этого не нахожу.

— Тем не менее. Интересный человек. Яркая индивидуальность, сразу чувствуется.

Чарнацкий не мог понять, кого имеет в виду Ядвига, Лесевского или Неустроева, именно его фотографию она внимательно разглядывала. Он вкратце рассказал ей об этом иркутском народовольце. Она слушала, и, кажется, с искренним интересом.

— Знаете, что меня особенно удивило, когда я из Хабаровска ехала сюда? Русские. Они совсем не похожи на тех, с кем я встречалась в Варшаве. Симпатичные, открытые, понимающие. Не отталкивают, как там, в Польше.

— Это и понятно: в Варшаве преимущественно живут чиновники.

— А вы как? Решили? Лесевский очень на вас рассчитывает.

Красные поляки — а разделение на белых и красных в польской колонии в Иркутске уже произошло — хотели, чтобы он был с ними, поскольку хорошо знал Лену, особенности навигации на ней, знал речников, знал и Якутск. Лесевский склонен был принять его, еще «не до конца сформировавшего свои взгляды», как он выразился, в польскую роту. А бойцы полюбили  т о в а р и щ а  Яна за интересные беседы, искренность и физическую силу. Но сейчас принятие решения для Чарнацкого уже не могло быть только порывом, как это бывало раньше, оно становилось вопросом совести, окончательным выбором.