Беллини - [111]

Из немногочисленных слов, сказанных о нем Беллини, и некоторых скромных свидетельств можно сделать вывод, что Леви был молодым англичанином, неравнодушным к светской жизни, обладавшим некоторым состоянием и пользовавшимся вполне определенной репутацией в высшем парижском обществе, так как зарабатывал операциями на бирже.

Конечно, Беллини познакомился с ним в одной из гостиных столицы. Однако, чтобы стать его «близким другом», Леви должен был не только страстно любить музыку, но и обладать целым рядом достоинств, какие были присущи всем «близким» друзьям катанийского маэстро, а их отличали преданность, честность, верность и огромное терпение, которое помогало им мириться с переменчивыми настроениями Беллини. Только благодаря этим свойствам характера, видимо, отличавшим и Леви, Беллини решился по его совету поиграть на бирже и вручил ему все свое состояние — тридцать тысяч франков. Доверие, какое маэстро проявил к Леви, вряд ли он мог оказать кому-либо другому. И это доверие оставалось неизменным даже тогда, когда операция на бирже не удалась из-за падения курса акций, в которые были вложены деньги, и Беллини рисковал потерять сбережения полностью.

Достаточно, на наш взгляд, одной этой детали, исторически достоверной, чтобы убедиться, что Леви не был таким нечистоплотным человеком, который, по мнению некоторых биографов маэстро, мог воспользоваться неопытностью Беллини в финансовых делах на бирже. Что же до подозрений, высказываемых шепотом и живущих до сих пор, будто Леви и его жена подсыпали — не более, не менее! — яд Беллини и вызвали его преждевременную смерть, то подобную версию уже давно пора похоронить вместе с самыми нелепыми романтическими домыслами. У нас будет возможность убедиться, что ее пи в коем случае не следует принимать во внимание.

Итак, Беллини перебрался в Пюто, где супруги Леви выделили ему помещение на третьем этаже своей виллы. Это была светлая комната, окна которой выходили прямо в сад с видом на мост Нейли. Тут Беллини в мае 1834 года и работал над повой оперой. «Я хорошо устроен в доме моего английского друга, — сообщает маэстро Флоримо, — работаю, и никто меня не беспокоит, и надеюсь в лучшем виде завершить свою оперу».

Очевидно, споры с Пеполи были уже закопчены. Поэт, хоть и не разделял мыслей о том, каким образом поэзия должна служить опере, все же вынужден был уступить давлению музыканта — его ласковым уговорам, вздохам, вспышкам гнева и обиды. Для Беллини начался новый период в работе — он вынужден был трудиться за двоих (за себя и за поэта), если хотел получить стихи, которые устраивали бы его. «Пеполи старается, — признается музыкант, — но мне все равно стоит огромных усилий вести его вперед: ему не хватает опыта, а опыт — великая вещь». Тем временем Беллини начал сочинять музыку интродукции. Эта новость должна была весьма обрадовать Флоримо.

XXX «СПУСТЯ ГОД ПОСЛЕ ПОИСТИНЕ БЕСПРОБУДНОГО СНА»

Беллини не написал ни одной ноты с тех пор, как начертал слово «конец» на последней странице партитуры «Беатриче ди Тенда», то есть ровно год. Флоримо не уставал упрекать друга в каждом письме за святотатственную трату времени и неизменно жаловался общим друзьям, прося их еще и еще раз напомнить Винченцо об этом. Последним, кто привез Беллини сожаление Флоримо, был некий Гревиль, который пересказал композитору все, что говорилось о его лености.

Музыкант выслушал упреки друзей и выразил искреннее раскаяние. «Дорогие мои, вы правы, — писал он, — и я признáюсь, что испытываю величайшее сожаление о потерянном времени…» Он просит посочувствовать ему, ибо утраченное время он отдал своей молодости и славе, которые вынудили его развлекаться как в Лондоне, так и в Париже.

Только сейчас, вновь погрузившись в работу, он понял, какой вред принесла ему эта расточительность. «С великим трудом снова привыкаю к чтению музыки, заставляю себя написать несколько нот после целого года поистине беспробудного сна». Ему не остается ничего другого, как наверстать упущенное, немедля принявшись за сочинение. «Не будем больше говорить об ошибках, — просит он, — ведь я стараюсь исправить их, серьезно и прилежно занимаюсь».

Единственное, что омрачало радость возвращения к сочинению музыки, было сотрудничество с Пеполи, которое не совсем устраивало его с точки зрения поэтической, во всяком случае было настолько незавидным, что серьезно беспокоило музыканта. И потому он невольно вспомнил о Романи. Гнев остыл, причины возмущения позабылись: осталось лишь желание, как и прежде, вернуться к столь испытанному и плодотворному сотрудничеству. Его влекла не только любовь к давнему другу, но и необходимость возобновить старый союз.

Желая прощупать почву, Беллини попросил некоего Бордезе, общего с Романи друга, постараться, когда тот окажется в Милане, выяснить, как отнесется поэт к возобновлению прежних отношений с музыкантом.

Этот разговор состоялся месяц назад, и теперь Беллини ожидал возвращения Бордезе, который должен был привезти ответ поэта. «Постараюсь помириться с ним, — признается он Флоримо, — мне самому это крайне необходимо. Если я захочу написать еще оперу для Италии, никто, кроме него, не сможет устроить меня». Поэтому он намерен — не слишком унижаясь — если поэт пойдет навстречу, сделать все возможное для примирения с тем, кому музыкант писал когда-то: «Вся моя слава неотделима от твоей».